Благовест. Антология духовности и патриотизма. Премия им. Архангела Гавриила

Сборник

Харитина

Участие женщин в различных сторонах жизни во время войны определялось, естественно, существовавшим у них на тот момент социальным статусом. Харитина, имеющая предпенсионный возраст, не могла, казалось бы, принять активное участие в решении общих для страны проблем. Будучи уроженкой глухой провинции – Вятской губернии, она не имела никакого образования. В местах её рождения и юности считалось, что женщине не требуются грамотность и какие-либо знания неместной культуры. Ей, по местным понятиям, предстояло производить потомство, обеспечивать быт в будущей семье, содержать немалое придомовое хозяйство. Поэтому вся грамотность Харитины до войны состояла из знания букв алфавита, который она освоила на курсах, основанных новой властью для подобных людей, после их переезда из деревни в город. В результате она могла лишь отдельными печатными буквами написать свою фамилию при необходимой в некоторых случаях подписи.

Имя Харитина тоже соответствовало традициям места её рождения, когда священники, не мудрствуя с его поиском, брали список православных имён и присваивали его новорождённому по дате крещения. Возможно, поэтому имя Харитина звучит сейчас необычно и встречается

нечасто, хотя в переводе оно означает «благодатная» или «радостная».

Были с этим именем и другие несуразности. Если, например, имя Екатерина легко преобразовывалось в бытовую Катю, а Елизавета – в Лизу, то у Харитины и первая, и вторая часть имени в отдельности были не совсем благозвучны.

С начала войны у Харитины при переходе на карточную систему продуктового обеспечения возникли проблемы, поскольку она всю предыдущую жизнь занималась семьёй и никогда нигде официально не трудилась. Искать работу долго не пришлось, так как на противоположной стороне улицы, где жила Харитина, четырёхэтажное здание школы было отдано под госпиталь. Туда и устроилась она, сначала подсобным работником кухни, где топила плиту, мыла посуду, кастрюли и котлы для приготовления пищи.

Особенность организации госпиталя заключалась в том, что на первом этаже размещались кухня, столовая и лечебные кабинеты. На втором этаже, в бывших классах, лежали, не вставая, тяжелораненые. На четвёртом – «ходячие», легкораненые бойцы заполняли не только классы, но и большой актовый зал. А вот третий этаж был отдан психически больным, потерявшим под воздействием всех ужасов войны разумное отношение к себе и окружающим. Поскольку наряду с «тихими» там находились ещё и «буйные», на окнах всего третьего этажа поставили деревянные решётки, а весь этаж был отделён от остальных прочными дверями.

Однажды один из неспокойных больных с третьего этажа сломал деревянную решётку на окне, прошёл по узенькому наклонному карнизу до водосточной трубы, что едва ли бы смог сделать человек с нормальной психикой, и спустился по ней на землю. Все окна первого этажа были закрыты, кроме тех, которые были у жаркой кухни. Неожиданный посетитель беспрепятственно влез в окно, спрыгнул на пол и схватил топор, лежавший около дверцы плиты. Всех работников кухни как ветром сдуло. А Харитина, не успев убежать, в первые мгновения увидела человека с искажённым ненавистью лицом и сверкающими злобой глазами, готового уничтожить любого встретившегося на его пути. Спасло её то, что она успела присесть и спрятаться за плитой. К счастью, сумасшедший не заметил её, а может, и видел, но ему нужен был противник в известной вражеской форме. Размахивая топором, он с криком выбежал в коридор, где его, конечно же, удалось поймать и задержать. Но, как потом говорили, страху натерпелись все.

Однако значительно большая потребность госпиталя была в младшем медицинском персонале – санитарках. Мало кто соглашался не просто мыть в палатах полы и протирать пыль, но и ухаживать за лежачими больными. А это – подавать им, убирать и мыть туалетные принадлежности. И Харитину перевели в санитарки, где она и работала, добросовестно выполняя свои обязанности, до конца войны. Склад её характера способствовал доброму отношению к раненым, бесконфликтности с коллективом и беспрекословности выполнения всех указаний, что выражалось в благодарностях от больных и руководства госпиталя.

Оценивая в целом Харитину в военное время, сложно найти в её работе какие-то патриотические настроения. Она была простой русской женщиной с присущей ей жалостью к пострадавшим людям. И желание помочь им постоянно присутствовало в её душе, поскольку ей ежедневно приходилось наблюдать самые жестокие картины, отражавшие результаты войны. Она видела прикрытых одеялами лежащих неподвижно с безразличным или безнадёжным взглядом раненых с ампутированными ногами и руками, окровавленные бинты с гноем, а то и с копошившимися в них червями при приёме вновь прибывших из полевых лазаретов. Горько было смотреть на лишившегося рассудка раненого с третьего этажа, который, сидя на койке с устремлённым в никуда взором, постоянно перекладывал мелкие обрывки добытой им откуда-то бумажки и непрерывно повторял: «Доля, моя доля… Доля, моя доля… Доля, моя доля…»

При виде всего этого даже чистка специальных принадлежностей, называемых близким каждому селянину словом «утка», и устройств с не соответствующим на первый взгляд назначению, но красивым названием судно, которое по определению должно бы плыть к какому-то причалу, не вызывали у Харитины такого сильного чувства несправедливости того, что случилось и что она воочию наблюдала.

Были, конечно, и радующие события, когда, например, при снятии повязки с прооперированных глаз пожилого солдата он закричал: «Батюшки, свет!»

Удивляли бесшабашностью своих поступков молоденькие легкораненые и быстро выздоровевшие ребята, которым удавалось какими-то путями вечерком, когда уходило домой всё начальство, покинуть госпиталь – называлось это у них пикированием – и выйти за чугунную ограду бывшей школы, чтобы попытаться познакомиться с девчатами и продолжить в дальнейшем эту связь. Конечно, это категорически запрещалось, но некоторые сотрудники знали об этом и делали вид, что ничего предосудительного не замечают, понимая, что после возвращения на передовую, вполне возможно, молодым солдатам не представится случая ещё раз встретить свою добрую и желанную будущность.

Не возвращай обиду

Каждый живёт, как знает,Каждый живёт, как хочет.Кто-то всю жизнь страдает,Кто-то всю жизнь хохочет.Кто-то, не зная брода(Может быть, дно неровно),Вниз головою в водуПрыгает хладнокровно.Ну а другой под пенкойЖара не ожидает,После ж, с переоценкой,Воду всё охлаждает.В

выборе поведенья —Слёзы иль клоунада,Разнятся часто мненья,Сам выбирай, что надо.Ведь нам дано ВсевышнимЖизнью распоряжаться,Помнить отнюдь не лишне,Только своею, братцы.Хочешь – будь эгоистом,Падким на все награды,На руку будь нечистым,Но обижать не надоТех, кто всё время рядомИли бывает редко.Не обожги их взглядом —Шуткой излишне едкойТем, кто с надменным видомВ сердце ужалит больно,Не возвращай обиды,Даже непроизвольно.Как нас учил Спаситель,Жизнь чтоб прожить пристойно,Ближнего полюбите,Пусть он и недостойный.Было всегда и будет:Даже твоё прощеньеГнев небес не остудит,Не отвратит отмщенья.Вдруг подведёт здоровьеИль огорошат дети,«Счастье» привалит вдовье —Лучше б не жить на свете.Коли худое делоСделал, то в покаяньеИскренне и всецелоСам осуди деянье.Людям же небезбожнымИсповедь перед БогомСтанет простым и сложнымК праведности прологом.

Купе

Посвящается искусствоведу Н. А. Рыжиковой

Нечасто я ныне в дороге.Пропало желание бытьНа чьём-то неблизком порогеИ что-то смиренно просить.Иль правду замешивать с ложью,Чтоб к цели какой-то прийти,На милость надеяться Божью,Лишь Он может к нам снизойти.А если вдруг надобно ехать,Дорога, став чёрной дырой,Проглотит и радость успеха,И оптимистичный настрой.Унизит невидимый пологИ связанный с ним этикет,Вид нар или, как там их, полокИ запахов крепкий букет.И благо, коль может случитьсяДорожно-купейный расклад,Который в сердца постучится,И в каждом откроется клад.Российского суперрадушья,Познаний большой глубины,К беде чужой неравнодушья,Которому нету цены.Тогда для душевной беседыНе нужен особый мотив,И общие радости, бедыКупейный затмят негатив.Проявится вдруг в разговоре:Сосед – отставной генерал.В опале он был и в фаворе,Но честь свою не замарал.И рядом приятная дама,К тому ж ещё искусствовед,Как жрице музейного храмаЕй виден истории светОт палехской чудо-иконы,От старых картин и скульптур.В них ясно видны ей каноныИсчезнувших древних культур.А третий, особенно бойкий,Болтливый всезнайка-простак,Являясь плодом перестройки,Уверен – у нас всё не так.Не так на Кавказе воюют,Реформы неверно идут,Художники ж просто малюют.Где цель, нас к которой ведут?Но, к счастью, не гибнет в сумбуреКораблик общения. ОнЧерез дилетантство к культуреПробьётся, взяв серость в полон.Ответ дилетанта остудит:Такой не бывает войны,В которой б невинные людиНа муки не обречены.О музах же спор бесконечен.Но в мире российский талантВ картинах-шедеврах отмечен,В коллекциях он – бриллиант.Вот так по местам всё расставитЖитейская мудрость подчасИ для размышленья оставитЖелание – в путь ещё раз.