Благую весть принёс я вам
Шрифт:
Сделав несколько шагов, Головня остановился в поисках свободного места. Плавильщик подвинулся.
– Сигай сюда, друг.
Говор у него был необычный: мягкий, с проглатыванием звуков. Головня такого и не слыхал никогда. Должно быть, из дальних краёв прибыл человек.
– Ты голодный, небось?
– продолжал Искромёт.
– А ну-ка, девоньки, что у вас там есть... Метайте сюда.
И сразу несколько рук протянули загонщику туески с сушёной заболонью, толчёной рыбой и раскисшим в воде мхом.
– Ты, вроде, из сегодняшних загонщиков?
– продолжал
– Слыхал, вы встретили в тундре колдуна. Лихое дело!
– Лихое, - кивнул Головня, устраиваясь рядом с ним.
– От колдуна, говорят, хорошее средство - это вещь древних, - поучал плавильщик.
– У меня-то, понятно, их нет, я с мерзостью дела не имею, но слухи по тайге бродят...
– Искромёт зовёт их артефактами, - вставила Искра, вся сияя от восторга.
Артефактами, значит, подумал Головня, с каким-то ожесточением смакуя про себя незнакомое слово. Поглядим, что тут за артефакты.
Он взял у девок толчёнку и моняло, начал жадно жевать, исподлобья поглядывая на Варениху. Как же она впустила этого Искромёта? Немыслимо, невероятно.
– Да и ни к чему они мне, - продолжал чужак.
– Я знаю средство повернее. Такое, что ни одна зараза не пристанет.
– Какое? Какое?
– загалдели девки.
– А такое: возьмите три сосновых шишки да суньте их на ночь под сани. И идите на боковую. Но спать нельзя! Если пролежите так до утра, никакой демон, будь он хоть сам Лёд, не будет вам страшен.
– И всё?
– недоверчиво спросила Горивласа.
– Нет, не всё. Надо ещё за всю ночь ни разу подумать о зайце. Если подумаете хоть раз, всё насмарку. Такие дела.
Девки переглянулись. Варениха подозрительно приподняла мохнатое веко.
Чужак повернулся к Головне.
– А ещё слыхал, от вас старик в мёртвое место ушёл. Недобрый это знак. Совсем недобрый.
– Куда уж хуже, - буркнул Головня.
– И так уже на одной заболони сидим.
– Знать, прогневался на вас Огонь.
– Выходит, что так.
Плавильщик осторожно глянул на него, моргнул - будто тень взмахнула крылом в глазах.
– Знаешь, о чём я думаю, парень?
– О чём?
– Старик себя в жертву принёс. Кабы не он, сожрал бы вас колдун с потрохами.
Головня пожал плечами. Вспоминать о колдуне не хотелось - будто ворошишь насквозь гнилое, червивое мясо.
Его одолевала досада. Не вовремя он пришёл говорить с Искрой, совсем не вовремя. Искромёт этот, да ещё Варениха над душой висит... Может, уйти?
А чужак продолжал беззаботно балабонить:
– Помню, отец мне говорил: "Счастливую я прожил жизнь. Под старость сохранил силы, что были в молодости". Это как же?
– спрашиваю. "А так. Вон видишь, валун лежит под деревом? Я и в юности не мог его поднять, и сейчас не могу".
Девки грохнули смехом, а плавильщик объяснил:
– Это он к тому говорил, что не след людям хвататься за непосильное. Кем тебе предназначено быть на роду, тем и станешь. Да вот закавыка: когда родитель мой ушёл к Огню, я тот валун взял да и выворотил. А потом ещё и зашвырнул в ручей. А кабы не
– Потому ты и стал плавильщиком?
– спросила Огнеглазка, сгорая от любопытства.
– Плавильщиками у нас в семье все мужики были. Правда, они железо да медь плавили, а я - золото.
И он ловко, двумя пальцами, вытащил откуда-то из-под нательника две маленькие золотые серьги - круглые, с напаянными по краю шариками, с тоненькими цепочками понизу. Девушки ахнули, а Головня чуть не выронил туесок с толчанкой. В свете костра серьги янтарно заискрились как две масляные капли, засияли холодным мягким переливом. Девицы зачарованно уставились на них - не оторвёшь. Будто околдовал их проклятый чужак. Искромёт же покатал серьги между пальцев и снова спрятал их за пазуху.
– Такие дела, красавицы.
Головне ужасно захотелось прихвастнуть своей находкой, чтобы сбить спесь с этого чурбана, но он переборол себя и вместо этого спросил:
– Как же ты сподобился?
– Да тайна немудрёная. Надо не обычный уголь в горн бросать, а каменный, из древних шахт, что в Серых Ямах остались. От него хороший жар идёт.
– Я слышал, в этих Серых Ямах еретики-лёдопоклонники сидят. Не сунешься к ним.
– А у меня от еретиков средство есть. Отец присоветовал. Надо, говорил, всегда носить с собой волчьи зубы, которые пролежали зиму в заговорённом ларце. Видишь?
– он оттянул нательник, показал шею. На сушёной жиле болтался пожелтевший волчий клык.
– Ни один еретик не страшен!
Девки так и остолбенели. Искра спросила:
– А других у тебя нет? Я этих еретиков жуть как боюсь.
Искромёт задорно подмигнул.
– Думаешь, пролежали бы они у меня целую зиму, если б я раздавал их всем подряд?
– Но тут же рассмеялся.
– Завтра приходи - подарю.
– И мне! И мне!
– загалдели девчонки.
– Всем достанется, - успокоил их плавильщик.
Головню аж передёрнуло. Он взглянул на Искру. Вспомнил, как играли они в "поймай петлю", как Головня кричал ей: "Шорох", а она отвечала: "Хвать!", и подпрыгивала, как заяц-лопотун при встрече с Хромым Черноносиком. Разве может чужак понять это? Разве знает он историю Луча-Перехлёста и шебутного Багрянца, разве слышал слова, которые поведал Багрянец гадалке-приживалке в час, когда встали реки? Эх...
Отставив туесок, Головня вытер рот.
– Ну ладно, пойду. Доброй ночи! Доброй ночи, бабушка, - отдельно сказал он Варенихе.
– Уже?
– просил Искромёт.
– А про загон рассказать? Мы ж в нетерпении.
– В другой раз, - ответил Головня.
– Благодарю за угощение.
Он вышел наружу. Сердце его прыгало от бешенства, в уголках губ играли желваки. Он злился на себя и на чужака, но больше всего - на богов, которые привели бродягу-плавильщика в общину. Из памяти не выходило лицо Искры, каким она смотрела на чужака - зачарованное, полное немого восхищения и восторга. Много бы дал Головня, чтобы Искра хоть раз взглянула так на него!