Благую весть принёс я вам

Волобуев Вадим

Время научило Головню быть терпеливым. Он не торопился нанести удар, а давал врагам потешиться мнимой удачей, чтобы застать их врасплох и бить наверняка.

Спустя пять

дней, когда затихли боевые пляски, а под западным склоном горы выросли новые могилы, Головня поутру позвал к себе помощников: Лучину, Осколыша и Штыря. Хлебая кислое молоко из берёзовой, с серебряным обручем, корчаги, промолвил сурово:

– К приятелям Чадника более доверия нет. Те, кто замаран дружбой с ним, должны понести наказание. Хвороста и Ожога я беру на себя, а ты, Лучина, собери бойцов и перестреляй зверолюдей. Тебе ясно?

Лучина, просветлев, закивал:

– Ясно, великий вождь. Прикажешь ли исполнять?

– Исполняй. Но быстро и тихо. Междоусобицы в становище не потерплю.

– Выполню так, что никто и пикнуть не успеет, - выпалил Лучина.

Он вышел из шатра, полный восторга перед вождём, а Головня поднялся и, накинув меховик, глянул в подвешенное на крюке зеркало

с кованой рамой. Оттуда на него уставилось лохматое, густо заросшее тёмным волосом, лицо с глубоко посаженными зелёными глазами. Рассматривая себя, он промолвил отрешённо:

– Когда же выкорчуем крамолу? Топчу её топчу, а она вырастает снова и снова.
– Он поднял взгляд на помощников.
– А?

Те молчали, ожидая приказов. Да и кто мог ответить на этот вопрос? Ведь теперь рядом с ним не было ни Сполоха, тормошившего его совесть, ни вечно ноющего Жара, с которым так хорошо было вспоминать былое, ни Искры, умевшей изгонять тоску из его сердца. Сейчас перед ним стояли не друзья, а слуги, слепые исполнители его воли: преданные и бесстрастные. Такие, какими он сам выпестовал их.

Вождь посмотрел на них и отвёл глаза, пронзённый острым чувством одиночества.

И уже на выходе кто-то - должно быть, сама Наука?
– шепнул ему на ухо: "Не будет тебе покоя, великий вождь, ибо зло никогда не отступает".