Благую весть принёс я вам
Шрифт:
Наверное, это и было его предназначение: увидеть Красную скалу, притронуться к ней, ощутить кончиками пальцев её шершавую поверхность. И умереть. Теперь он понял, что не встретит колдуна. Возможно, его и нет совсем, а есть только Головня и Красная скала. Богам было угодно свести их вместе.
Знакомые с детства звуки окружали Головню: сопение лошадей, тявканье собак, скрип снега под полозьями. Ноздри наполнял дым от костра, а ещё вонь от выдубленной шкуры и сладкий аромат копчёного мяса. Всё это обтекало его, кружило в дурмане. Он не знал, правда это или ложь: быть
И вот она, скала. Он уткнулся в неё, прислонился боком, потёрся щекой о колючий край. Он выполнил то, для чего был рождён. Он нашёл Красную скалу.
"Примите меня, небожители, - воззвал он.
– Примите, демоны земли и неба, примите, духи предков! Спокойный и чистый, я иду к вам".
– Ты кто такой?
Голос у бога был сипловатый, сварливый, будто не творец, а старая баба говорила с загонщиком. Хотя зачем ему голос? Он входит прямо в душу, говорит мыслями, ворошит нутро.
Головня не знал, что ответить.
В самом деле, кто он такой? Загонщик? Но загонщики живут в стойбище, а он ушёл неведомо куда.
Разведчик? Разведчики ищут медвежьи тропы, а Головня искал колдуна.
Какая стыдоба: на простой вопрос он не мог подобрать ответа. Сказать "человек"? Глупо, глупо...
– Я - Головня... из общины... Отца Огневика...
Затверженное с младых ногтей заклинание выплыло само собой, без всякого усилия.
Мать повторяла ему в детстве: "Попадёшь к чужакам, говори: ты - Уголёк из общины Отца Огневика". Старшие женщины твердили: "Помни, что ты - Уголёк из общины Отца Огневика". Пламяслав наставлял: "Твоя семья - это твоя община. Помни, что ты - Уголёк из общины Отца Огневика".
Так говорили все.
Но он уже не был Угольком. Теперь его звали Головнёй.
Пусть бог тоже знает, кого он встретил. Пусть судит его по величию общины. Ведь он - её часть. Когда-то был ею.
Головня видел: бог склонился над ним. Был он морщинист и дряхл, из гнилозубого рта тянуло зловонием, дышал тяжело, с лёгким присвистом, будто в груди у него была дыра. Таким он явился перед ним, вершитель судеб мира.
Лёд.
Несомненно, Лёд.
Огонь не мог быть столь уродлив.
– Зачем ты здесь?
И вновь он не знал, что ответить. Он шёл к колдуну, но не встретил его. Наверное, тот был вымыслом гостей. Ради чего тогда Головня рвался к скале?
Ради того, чтобы узреть жителя этих мест. Ничего больше.
Так он сказал.
Язык плохо слушался его, руки и ноги немели, тело дрожало от холода.
– Зачем он тебе?
"О великий творец земли и плоти, почему ты мучаешь меня? Разве мало того, что я сам пришёл к тебе?".
– П-моги, - выдавил загонщик.
Силы оставили его.
Он хотел поднять руку, но не смог. Хотел помолиться, но язык отказался ему служить.
Это был конец.
И он полетел на тот свет.
– Ты всё-таки нашёл меня, неугомонный дух, - промолвил колдун.
– Ты, преследовавший меня всю жизнь, добрался и сюда. Много зим
Зубы Головни стучали от страха, волосы вздыбились, а в голове почему-то неотступно вертелось древнее слово "подонок". Колдун оказался кошмарнее призраков: те пугали снаружи, этот ужасал изнутри.
Да и не колдун это был, а колдунья. Полоумная крикливая баба, принявшая Головню за злого духа. С утра до ночи она осыпала его ругательствами. В довершение всего она была уродкой, широкоглазой и гололицей, с тощими заскорузлыми руками и длинным телом, точно при рождении её растягивали, как оленью жилу.
Загонщик смотрел на неё и почему-то вспоминалось ему растревоженное стойбище и снующие туда-сюда повитухи, и вопли роженицы из жилища. Навсегда запомнились ему удивление и страх, запечатлённые на лицах, и хмурое молчание Ярки, вышедшей с бубном наружу, и странная тревога Отца Огневика. Необычные то были роды: вместо радости - уныние, вместо праздника - молитва, вместо поздравлений - ужас. Младенец орал, но никто не улыбался приходу новой жизни, все переглядывались и шептали заговоры от нечисти. А потом в жилище заглянул вождь и, выйдя обратно, произнёс, как харкнул:
– Уродка!
И был сдавленный вопль. Люди отшатнулись, испуганные, и потянулись к оберегам, и забормотали молитвы, а в жилище тем временем заходился криком ребёнок.
За что карал их Огонь? Не Павлуцких, не Рычаговых, не богопротивных насмешников Ильиных, а их, Артамоновых, всегда свято чтивших Его заветы. Почему так случилось? Каждый задавал себе эти вопросы.
Об уродах вещали разно. Одни говорили: уроды голы как новорождённые кроты, с выпученными глазами и клешнями вместо рук. Другие твердили: уроды хвостаты и черноглазы, с ледяной кожей и лицом на груди.
Никто прежде не видал уродов. Только знали: где урод, там жди беды. Они не приходят случайно. Их зачинают тёмные духи, Ледовым прельщением соблазняя во сне баб. И когда такой ублюдок является миру, значит, люди поддались злу, и Огонь сердит на них.
Странные вещи говорил старик Пламяслав. Вечером, при тлеющих угольях, когда по тундре бродил Собиратель душ, он, старый следопыт, вспоминал: "Я был за Великой рекой, где земля превратилась в лёд, а люди спят подобно гнусу в лютый холод. Я доходил до Небесных гор, где обитал злобный бог, пока не сошёл на землю. Я видел мёртвое место - столь огромное, что лошадь не могла обогнуть его за целый день. Я встречал чёрных пришельцев и ужасных чудовищ величиной с холм. Я исходил эту землю вдоль и поперёк: от Медвежьих полей до Ветвистых урочищ. Дважды я видел уродов и много раз слышал о них. Но нигде и никогда не бывало такого, чтобы уродом рождался мальчишка. Волею ли Огня или происками Льда, но урод - это всегда девка".