БЛАТНОЙ

Демин Михаил

— Смотря для чего… - она медленно повела плечом.

— Как - для чего?
– сказал я медленно.
– Для дела.

— Ладно, спи; - она шагнула к дверям.
– Там видно будет.

* * *

Поздней ночью (я уже начинал засыпать помаленьку) дверь скрипнула тихонько… И тотчас же - словно порывом ветра - сдунуло с ресниц моих сон.

«Валька!» - подумал я, садясь на постели и жадно, пристально всматриваясь в темноту.

Щелкнул выключатель,

и я увидел сухую стройную фигуру Константина Левицкого.

— Я тебя разбудил?
– спросил он, усаживаясь на край постели.

— Да нет, - разочарованный, я опустился на подушку.
– В общем, нет… А что такое?

— Просто решил посидеть, покалякать, - он зевнул, стукнув зубами, крепко огладил пятерней лицо.
– Устал, понимаешь. А вот не спится. И вообще, тоска… Это самое проклятое время - перед рассветом! Буддийские монахи называли его «час быка» - время, когда на земле безраздельно властвуют силы зла и демоны мрака.

— Вот странно, - отозвался я, - судя по литературе, самая роковая пора - это полночь. У Дюма, например, полночь - час убийств. То же и у Конан Дойля, и у других. Да и мне самому так казалось…

— Ну, для убийц, может быть, это подходит, - сказал Левицкий, - не знаю. Тебе видней… Но здесь, понимаешь ли, речь идет о другом. Не об уголовщине и вообще не о реальных вещах, а скорее - о мистических. О вещах, связанных с глубинным, подсознательным восприятием мира. Ночная тьма на человека действует угнетающе… И самые тяжкие, томительные часы - не в середине ночи, а на спаде ее. Это еще знали древние римляне. У них по этому поводу имеется отличное высказывание. Вот послушай.

И, строго подняв кверху палец, он произнес - протяжно и певуче:

— Долор игнис анте люцем… Свирепая тоска перед рассветом.

— Свирепая тоска перед рассветом, - повторил я шепотом.
– Послушай, это ж ведь готовая строка!

— Что?
– подался он ко мне.

— Стихотворная строчка, говорю. Чистый ямб.

— Дарю эту строчку тебе, - сказал он учтиво.
– Может, вставишь ее куда-нибудь… А лучше всего - сочини на эту тему специальное стихотворение или песню, неважно, у тебя получится. Главное в том, что демоны властвуют перед самой зарею, понимаешь? Их власть не беспредельна. Рано или поздно мрак окончится, сменится светом. И чем свирепее предрассветная тоска - тем ближе освобождение…

— Ну, брат, это уже из другой области, - проговорил я.
– Это какая-то политика.

— А ты, что же, чураешься политики, боишься?
– медленно спросил Левицкий.

— Да нет, - я пожал плечами.
– Чего мне бояться? Просто я как-то всегда был от нее в стороне…

— Это тебе так кажется, - сказал он.
– От политики никто не свободен! Никто, понимаешь? Вся твоя судьба, насколько я знаю, - прямое подтверждение этому… Да и вообще, как можно быть в стороне? Вот мы с тобой - в лагере. А ведь это результат определенной внутренней политики. Вокруг нас - ночь. И демоны зла. Их много, кстати! Они командуют нами, стерегут нас, стоят на вышках… Ты понимаешь?

Левицкий

коротко взглянул на меня и тут же отвел глаза, прикрылся густыми своими бровями. И я понял, ощутил, что приход его - не случаен! Я уловил это мгновенно, с острой проницательностью ночного темного бдения. Он не просто решил посидеть со мной, покалякать. Нет, он что-то задумал, у него есть ко мне какое-то дело.

— Послушай, - сказал я, вспомнив Валькины слова; мысль о ней, впрочем, не покидала меня ни на миг, - давай напрямик… Эти условия, которые ты тут мне создал, они - почему? По какой причине? Просто так - по дружбе?

— Н-ну, не только, - замялся он, - не только… Хотя, конечно, тебя я ценю высоко. И отношусь искренне, по-дружески, так же, как и к другим блатным. К настоящим, я имею в виду, к чистопородным.

— А почему, скажи мне, ты всех нас так ценишь? За что?

— Изволь, скажу, - он тяжело шевельнулся. И снова искоса, из-под бровей, глянул на меня - уколол зрачками.
– Если тебе действительно интересно…

— Конечно, - ответил я.
– Еще бы!

— Дело в том, - начал он, понизив голос, - что вы - блатные - представляете собой ту реальную силу…

Вдруг он поднялся, подошел к двери. Резко, рывком распахнул ее, выглянул в коридор. И затем, воротясь, усевшись подле меня:

— Ту самую силу, которая нам чрезвычайно нужна. Чрезвычайно! Без вас, боюсь, мы не сможем обойтись…

— Кто это - вы?

— Комитет сопротивления, - сказал он.
– Слышал о таком?

— Н-нет…

— Ну вот. А он, тем не менее, существует. И работает весьма активно.

— Чем же он занимается?

— В данном случае - подготовкой к восстанию.

— Ого, - сказал я удивленно.
– Вон вы куда хватили! Теперь я понимаю, зачем вам понадобились урки… Но, старик, по совести - это серьезно?

— Вполне, - сказал он.
– Завтра ты сможешь лично в этом убедиться.

— Вы что, прямо завтра решили восстать?

— Да нет, - рассмеялся он, - до этого еще неблизко. Но завтра у нас намечено совещание, только и всего. И состоится оно здесь, в этой комнате… Комитет соберется, имей в виду, из-за тебя!

— Ты меня, значит, специально для этого тут и поместил?

— Конечно, - кивнул он, - здесь тихо, спокойно. Ты же числишься в карантине - самый удобный вариант!

— И сколько же я в этом качестве пробуду?
– поинтересовался я.

— В общем-то, долго так не может продолжаться, - Левицкий наморщился, покусал губу.
– Придут анализы - и все кончится… Но неделя во всяком случае у нас имеется. А за это время, надеюсь, мы решим все проблемы!

* * *

Подпольный комитет (в составе пяти человек) собрался точно в назначенный срок: вечером следующего дня. К немалому моему удивлению, здесь оказались знакомые мне лица: я встретился с Сергеем Ивановичем, бывшим работником Госиздата, а также с князем Оболенским.