Бледно-серая шкура виновного
Шрифт:
— Просто Мейер, — поправил тот. — Просто старина Мейер.
— Разве вы не работаете в…
— Работаю? Кто работает? Я экономист. Живу на маленьком круизном судне, которое в последнее время стало немножечко подгнивать. Если решу взяться за инструменты и поработать на нем, тогда буду работать.
— Значит… не было никакого… предложения насчет земли? Мы оба подняли на него глаза.
— Предложения? — переспросил я.
— Насчет земли? — переспросил Мейер.
— Ох, Господи Иисусе, да вы оба замешаны в мерзком рэкете. Пара гнусных мошенников. О Господи Иисусе!
— Потише, пожалуйста, — попросил
— Я вас обоих, ублюдков, в тюрьму засажу!
— Макги, — предложил Мейер, — давай закончим игру, когда станет потише. — Он встал и облокотился о поручни. В белом купальном костюме он, на мой взгляд, слегка смахивал на человека, переодевшегося на маскарад в танцующего медведя. Оставалось приделать медвежью голову. Он взглянул на Ла Франса:
— В тюрьму? За что?
— Вы оба выудили у меня сто тысяч долларов! Даже больше! Предприятие Бэннона не стоит и половины закладной!
— Мистер Ла Франс, — сказал я, — в документах указано, что я заплатил законные пятнадцать тысяч за долю миссис Бэннон в лодочной станции Бэннона, а потом обернулся и продал вам эту самую долю за сорок тысяч. И по-моему, ваш банкир помнит, с какой жадностью вы старались наложить лапу на десять акров Бэннона у реки.
— Но… но… черт возьми, вы ведь сказали… — Он замолчал и глубоко вздохнул. — Слушайте. Забудем про сорок тысяч. Ладно. Вы меня надули. Но шестьдесят тысяч, которые я вчера вечером отдал вот этому человеку, совсем другое дело. Вы должны их вернуть.
— Вы отдали мне шестьдесят тысяч долларов? — от души изумился Мейер. — Слушайте, хватит торчать на солнце. Пойдите-ка отдохните.
Цвет лица у Ла Франса был нехороший. Он стоял, моргал, сжимая и разжимая костлявые кулаки, улыбался, должно быть считая свою улыбку заискивающей и дружелюбной.
— Ребята, вы меня здорово сделали. Чисто и идеально. Красиво обставили старика Пресса Ла Франса. И по-моему, не собираетесь отдавать потому только, что я сказал просто «пожалуйста», без сахарка. Да вы просто не поняли. Ведь я проверну опцион с Карби и получу тридцать тысяч. А теперь, вернув деньги, смогу рвануть и заключить сделку с Санто. Вот о чем можно со мной торговаться, ребята. Все законно напишем. Вы получите шестьдесят тысяч, которые у меня украли, и еще двадцать, чтобы подсластить пилюлю.
— Да будь у меня шестьдесят тысяч, — вставил Мейер, — разве стал бы я тут сшиваться? Катил бы уже в белом автомобиле с откидным верхом, с красивой женщиной в мехах и брильянтах.
— Что вы теряете? — продолжал Ла Франс. — Никоим образом, ничего не теряете.
— Нет, спасибо, — отказался я. — В каком положении вы при этом останетесь, приятель?
Он утер рот тыльной стороной руки:
— Я просто не в состоянии остаться в таком положении. Все равно что заживо погребенный. На милю под землей, ребята. Я буду связан до конца своей жизни. У меня никогда, до конца дней, не будет ни единого цента, который я мог бы назвать своим собственным.
— Ну, теперь понимаете, что ощущают при этом, Пресс?
— При чем?
— Как себя чувствуют люди в таком положении? Например, Бэннон.
Он вытаращил на меня глаза:
— Вы жалеете Бэннона? Это честное дело. Он торчал на пути прогресса, оказался тупым, никак не мог сообразить, вот и все.
— Ему
— Вам-то какое до этого дело, скажите на милость, Макги? Господи, в мире полным-полно таких Бэннонов, их расшвыривают направо-налево, и поэтому мир продолжает вертеться. Я включил Монаха в несколько очень выгодных дел, и он мне был обязан.
— И вы с Монахом намекнули Фредди Хаззарду, что хорошо бы при случае посильнее нажать на Бэннона?
— Ну, мы никогда не имели в виду ничего подобного! — Он улыбнулся. — Вы ведь просто хотите меня чуть-чуть помурыжить, правда? Слушайте, ребята, это не изменит дела. Двадцать сверху шестидесяти — больше я ничего не могу предложить.
Он был такой слабой, жалкой, негодной мишенью. Все еще считал себя неплохим парнем. Я попробовал его слегка надоумить:
— Если бы вы, Ла Франс, могли предложить тысячу процентов прибыли в день, я не поставил бы даже карманную мелочь вот на этот стол, что стоит перед вами. Даже если бы я горел, не купил бы у вас воды. Я пришел обокрасть вас, Ла Франс. Если б вы больше всего на свете ценили собственную физиономию, я постоянно преображал бы ее понемножку. Если б вы больше всего на свете ценили красавицу жену, она в данный момент сидела бы здесь, внизу, в капитанской каюте, дожидаясь, когда вы уйдете, а я к ней приду. Ради выживания вы расталкивали других, дружище, теперь у вас переломаны плечи и локти.
— Какое вам-то до этого дело, черт побери?
— Убирайтесь с судна. Сойдите на берег. Таш Бэннон был одним из моих лучших в жизни друзей. Вас только деньги интересуют, поэтому я ударил вас именно в это место.
— Лучший… друг? — прошептал он.
И я увидел, как вылезло серое. Серое, как мокрый камень. Серая шкура трусливого. Серая шкура виновного. Серая шкура отчаявшегося. Он заворочал челюстями:
— Вы… загнали меня в западню, ладно. Пропало все, заработанное за целую жизнь. Вы меня погубили, Макги.
— Обождите минуточку, — сказал Мейер. — Может быть, у меня есть идея.
Ла Франс сделал стойку, как хороший охотничий пес на птицу:
— Да? Да? Какая?
Мейер благосклонно улыбнулся ему:
— Решение все время стоит перед нами. Очень простое! Может быть, вам покончить с собой?
Ла Франс выпучил на него глаза, пытаясь понять шутку, пытаясь даже улыбнуться. Улыбки не получилось. А вот Мейер по-прежнему улыбался. Но в маленьких ярких глазах Мейера не было ни искры юмора. И по-моему, мало найдется людей, способных долго видеть такую улыбку. Ла Франс безусловно не был на это способен. С той же мягкой убедительностью нежного любовника Мейер продолжал:
— Окажите себе услугу. Пойдите покончите с собой. Вы тогда не узнаете о своем крахе и не будете огорчаться. Вероятно, будет немного больно, но ведь только на долю секунды. Воспользуйтесь пистолетом или веревкой, спрыгните с какой-нибудь высоты. Давайте. Умрите немножко.
Наверно, бывает крысиная лихорадка, жуткая, смертоносная ярость слабого, за которым захлопнулась дверца ловушки. С бессмысленным воплем Ла Франс ринулся на Мейера, целясь в глаза неровными желтоватыми ногтями, стараясь попасть коленями в пах и в живот. В течение двух с половиной секунд длился вой, мелькали руки и ноги, потом я схватил его за горло, оттащил от Мейера, швырнул на поручни.