Бледный всадник, Черный Валет
Шрифт:
Значит, все-таки пророчества сбывались. Для кого-то они сбылись сегодня совершенно точно. Масштаб происходящего не имел значения. Главное — утверждался неизбежный порядок вещей.
…Феникс поменял магазин. Уцелевшие люди Ферзя в панике бежали. Некоторые — в сторону монастыря, который оказался (вот ирония судьбы!) ближайшим укрытием. Но не добежал никто.
Теперь Черный Валет стрелял одиночными, уничтожая зайцев, метавшихся по голому полю. Это было легко, как на тренировке в круговом тире. Его система наведения обрабатывала до двадцати целей одновременно. Он всегда мог отследить
Вскоре таких не осталось. Пытавшихся отстреливаться Феникс убил в первую очередь. Ослепшей монахине, выбравшейся из костра, он выстрелил в висок — и это явилось знаком милосердия. У нее было обожжено сто процентов кожи. Находившаяся в двух десятках километров от своего придатка Большая Мама понимала, что это означает.
Завершив работу, Феникс выполнил оборот на триста шестьдесят градусов. Панорамный снимок на память. Учет и контроль. Восемьдесят семь трупов. Материала предостаточно.
В течение следующих двух часов он занимался подпиткой.
Священник отошел подальше, чтобы не видеть этого. И не испачкать в блевотине рясу.
Восемьдесят семь. Примерно столько же никогда не родится. А у этих неродившихся тоже не будет детей. Каждая цепочка смертей тянулась в будущее до бесконечности. Так утверждалась власть убийц над временем.
Восемьдесят семь в неизвестной степени… Достаточный вклад в дело расширения городского кладбища, чтобы кто угодно начал воспринимать попа всерьез! У него было время подумать, как жить с этим.
Скорее всего теперь он проклят и… свободен. В конце концов, Бог спокойно взирал даже на казнь своего сына.
74. ТАБОР
Священник уже собирался осуществить свое главное намерение, когда вдруг заметил обоз, двигающийся в сторону города по южной дороге и сопровождаемый верховыми.
Не многовато ли совпадений? Нет. Воистину ничто не было случайным в этот великий день! Может быть, Господь все еще испытывал его и будет испытывать до конца? Вероятно, настало время смирить гордыню и проявить благую волю. Что ж, это нетрудно и даже приятно, когда ощущаешь за собой непоколебимую мощь истины и свет, ослепляющий грешников.
К тому моменту поп окончательно уверовал в свою избранность, высокую миссию и собственную неуязвимость. После чистилища, пройденного на краю болот, он ничего и никого не боялся. Что же касается приобретенной силы, то совсем недавно он позволил ей раскрыться во всем блеске, и результат превзошел его самые смелые надежды. Поэтому он не отдал Фениксу нового приказа на уничтожение. Он велел напарнику остановиться и ждать.
Теперь священник мог себе это позволить. Время больше не было его врагом, по каплям отбирающим жизнь, ибо он прикоснулся к тайне истинного существования, протекающего за пределами суеты и неподвластного измерению идиотским тиканьем ржавого механизма. Он мог даже попытаться вернуть в стадо заблудших овец и лечить больных. Если надо будет, он готов проповедовать день и ночь напролет, отложив карающий меч на завтра — для неизлечимых. Для уже приговоренных.
Он стоял, не скрываясь и не склоняя головы. В его осанке появилось если не величие, то по крайней мере достоинство. У него всегда были узкие плечи, и с этим ничего не поделаешь, но сейчас он расправил их. Бледные губы сложились
Священник больше не чувствовал себя робким холопом на чужом пиру. Это был его мир, потому что он мог многое изменить и на многое повлиять. И город, который находился у него за спиной, уже был почти ЕГО городом. Он получил право задавать вопросы. Он выстрадал это право.
— А вы куда? — спросил он у тех, кто его еще не слышал.
Цыганский табор медленно приближался к неподвижной фигуре в траурной рясе. Впрочем, цыгане давно смешались с казаками, и отличить первых от вторых было практически невозможно. В любом случае это были опасные, изобретательные и нагловатые бродяги. В зависимости от обстоятельств они легко и быстро меняли амплуа, становясь то мобильной бандой, то балаганной труппой, то сектой, а иногда представлялись толпой изгнанников, лишившихся крова и страдающих из-за отсутствия истинной веры. Пойди проверь, кем они были на самом деле!
Их цели не отличались особым разнообразием и обычно сводились к тому, чтобы выклянчить, выкрасть, ограбить, облапошить, обыграть и двинуться дальше, раствориться в дикой зоне. Они нигде не останавливались надолго, даже в тех небольших селениях, которые не оказывали сопротивления или были разорены ими дотла. Оседлость была глубоко чужда этому племени.
Однако, как ни странно, они не находили общего языка с даунами. Дауны были заняты поисками «внутренней» свободы, а цыгане обратили свои взгляды «наружу» и превыше всего ценили простор, бесконечную дорогу, доброго коня, страстную женщину, красивую песню, звездное небо над головой (одна звезда — непременно путеводная), да свою сомнительную доблесть, направленную на то, чтобы выжить в безжалостной борьбе за существование, урвать кусок пожирнее. Ничто никому не доставалось даром, и способов получить желаемое было не так уж много.
Вечные кочевники, стервятники, шакалы, демонические наездники, женщины-колдуньи, дети с глазами искушенных стариков… Священник рассматривал их со спокойной улыбкой — трясущихся в кибитках грязноватых детенышей, смуглых длинноволосых самок в разноцветных кофтах и юбках, мужчин-конокрадов, плотно сидящих в седлах и одинаково искусно владеющих гитарой, арканом или ножом. А еще уродцев, вызывающих содрогание. Часть из них была посажена в общую клетку на колесах, а другие пользовались большей свободой передвижения, если не принимать во внимание собачьих ошейников и веревок. Все лица до единого — со следами проказы. И эта проказа — алчность.
Это был далеко не первый табор, который подбирался к окраинам Ина (правда, за последнее десятилетие такое случалось все реже и реже). Но на сей раз цыганам вряд ли удастся поставить тут свои шатры.
До сегодняшнего дня поп знал одну их ипостась, причем не самую худшую, однако все равно — хитрую, лживую. Он не видел, как они убивают, хотя… Если они и вредили, то исподтишка, и это сходило за невинные проделки дикарей. На большее в городе Ине цыгане не отваживались — с Заблудой-младшим шутки плохи. Во всяком случае, так было до сих пор.