Блеск и гибель
Шрифт:
– Так я тебе и скажу. Каждый изобретатель, которого я знаю, уже прячется. Женщины рискуют даже больше.
– Ох, неужели? Еще больше рискуют, чем мы с тобой? Вообще-то некий сумасшедший уже захватил тебя в плен, если ты не заметил.
– Заметил. И видел вред, который он причинил прошлой ночью. Я был с Элиотом, смотрел на это. Может он тебе и отец, но человек не самый приятный.
– Как и большинство родственников, – и Просперо в начале списка. – Я не собираюсь ему доверять.
– Это самая здравая вещь, которую я от тебя слышал.
Будто
– Ну, не думаю, что твоей девушке-изобретательнице хотя бы гипотетически грозит такая же опасность, как нам.
Эйприл посмотрела за спинку дивана. Стена за ним была сделана из заштукатуреных кирпичей. Они использовали клей? Быть может, они смогут вытащить из стены несколько кирпичей и обнаружить... что-то.
– У меня нет подружки-изобретательницы.
– Это ты так говоришь.
Он сердито покачал головой.
Но она, наконец, сумела завладеть его вниманием, поэтому продолжила. – Я не заинтересована в воровстве ее изобретений.
Она различала какие-то ритмичные звуки. Может быть, они находятся близко к морю, или под заводом.
– Славно, ведь ее не существует.
Эйприл пересела на другую сторону дивана. Он все еще смотрел на нее, выражение его лица говорило о том, что она просто невероятно глупа.
– Я могу освободить от оков твои руки, – сказала она. – Если захочу. В обмен на информацию. Мое образование ни в коей мере не уступает образованию Элиота.
– За исключением того, что Элиот не знает, как клеить накладные ресницы, – сказал он.
Из-за истощения она стала неуклюжей, поэтому она не проплела элегантно по комнате, как хотела бы. Но она все еще была уверена в том, что она намного изящнее, чем любые девушки-изобретательницы.
– Слушай, – сказала она. – И расскажи мне, что ты слышишь. – Она достала две булавки из волос. – Уверена, у твоей девушки-изобретательницы есть много способов использовать булавки для волос, – сказала она, пока пыталась правильно повернуть булавку. – На них, скорее всего, держатся все ее изобретения.
– Несомненно, – он напрямую встретился с ней взглядом. О чем думал Элиот, говоря, что она припугнет его? Находиться так близко к нему вдруг стало для нее некомфортно. И само по себе странно. Разве не она поцеловала парня вот так запросто сегодня вечером? Парня посимпатичнее...
Замок со щелчком открылся.
– Я думаю, что это звук воды, – сказал он. – Гавань? – его запястья упали на колени. Он помассировал их, но никаких других движений не делал.
Между ними повисла напряженная тишина. Эйприл встала и разгладила платье.
– Удачного побега. И как сбежишь, старайся не попадаться. Изобретатели, как я слышала, очень востребованы. Как мужчины, так и женщины.
– Кем востребованы? – его тон был недоверчивым.
– Мальконентом, очевидно. И Просперо.
– О, я все знаю о Просперо.
Эйприл обернулась на него, узнавание вспыхнуло в ее мозгу.
–
– Это неважно. Люди Мальконента заражены. Они влачили существование в болоте, как животные. Он видит город, и тебя, и, вероятно, всех твоих очаровательных друзей, как своего рода приз.
Не было нужды это говорить, она уже все сама поняла. Или то, что у нее всего одна очаровательная подруга, но все же не такая очаровательная, как сама Эйприл.
– А ты порадовала его трудностями наложения блесток на накладные ресницы, – он даже не попытался скрыть отвращение.
Эйприл замерла.
– Было бы лучше, если бы я рассказала ему как для меня просто открыть замок шпилькой? И что как только сбегу, я собираюсь послать за ним брата, который совершенен в искусстве пыток, и что Элиот убьет его очень медленно? Что я считаю часы до того момента, как мы оба будем стоять рядом и смотреть, как он умирает во второй раз?
Гибель
Кент практически не мог поверить, что он попался во столько паутин сразу. Скрывающих, изобретающих удивительные вещи тюремщиков безумца. А теперь и красавицы перед ним, находящейся в холодной ярости.
Когда он был ребенком, ему были доступны только звуки и воображение. Тиканье часов над его кроватью, которые говорили, что он практически слеп. И его мать, которая пахла мягкостью и покрытыми сахарной глазурью пирожными к чаю.
Механизм часов, тех самых, которые годами составляли ему компанию, был первой вещью, которую он ясно увидел. Его отец надел на него корректирующие линзы, и он впервые смог почувствовать формы, окружающие его. Взглянув вверх, он увидел медные механизмы и бесконечно вращающиеся шестеренки.
Его мать уже умерла, став одной из первых жертв чумы, и он каждый день проходил мимо ее портрета, спускаясь по лестнице в их доме. С тем же успехом его отец мог умереть от чумы или быть безмолвным портретом на стене. Он дал Кенту очки и исчез в мастерской за домом. Когда-то она служила кухней, достаточно большой, чтобы обслуживать их особняк во времена, когда люди богато развлекались.
Он пытался пойти за отцом, интересуясь, что он такого делал, что требовало такой таинственности, но дверь была закрыта на засов. Когда бы он ни хватался за ручку двери, в окне появлялись глаза его отца и жестом приказывали идти дальше.
У них все еще были слуги, пожилой мужчина и женщина, когда-то бывшая домоправительницей. Им не платили со времен начала чумы, но они все еще жили в доме. Их просили следить за ним в течение дня, пока его отец трудился в мастерской. Но в основном они терялись в неиспользуемых комнатах дома, пока Кент бродяжничал на улицах.
В конечном счете, привлеченный звуками в один знойный полдень, он забрел в часовой магазин. Войдя в темную прихожую, он был еще больше впечатлен крохотными деталями и составными часов, вразброс лежавшими на прилавке.