Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
— Отныне тебе запрещается выходить на улицу! — сказал Майкл. — Значит, они вышли на тебя! Но каким образом?
Счастливый Джон был полностью поглощен газетами и виски.
— Теперь нам придется вывозить тайно еще и Джона, — безрадостно заметил Ник.
— Может, их вместе замаскировать в фургоне? — предложил Майкл. — Лондон — Дувр, затем на пароме до Остенде, а там прямо до Восточного Берлина. Дальше — Москва.
— Не поеду я ни в какую чертову Москву! — сказал Джон, оторвавшись от газет. — Я поеду в Ирландию и, даже если меня арестуют, все равно издам свою книгу. По нашим законам, Крис — не шпион, а политический преступник,
— Ты с ума сошел, Джон, — сказал Рептон. — Тебя выдадут английским властям!
— Тогда на мою защиту встанет вся Ирландия!
— Где твой здравый смысл, Джон? — пытался уговорить его Майкл.
— Вдвоем мы их не повезем, это большой риск. Первым в любом случае мы должны вывезти Криса. Самое время сделать это перед Рождеством, когда расслабляется даже полиция.
Майкл и Ник ушли из дома весьма встревоженными. Джон уже приступил ко второй бутылке виски.
— Как же им удалось узнать о тебе, Джон? — не переставал удивляться Рептон.
— Хочешь я тебе скажу? Только тебе одному. Как мы с тобой договаривались перед побегом? Все это дело даст мне возможность написать книгу! Но написать книгу — это четверть успеха, главное — паблисити! А до сих пор паблисити имел только Рептон!
— Я тебя не совсем понимаю.
— Я сам сообщил полиции, где стоит машина. А она принадлежит моему приятелю, который, естественно, назвал мое имя. Ты понял?
— Понял, — ответил Крис без особой радости.
— Ты на меня не обижаешься?
— Нет, Джон, я не могу обижаться на тебя, я обязан тебе жизнью.
— Ты понимаешь, что моя жизнь — это книга?
— Понимаю, Джон.
— Тогда давай выпьем! За нашу дружбу!
Брайен налил виски, обнял Криса за плечи и запел какую-то ирландскую песню.
Наступила середина декабря, Англия мягко входила в приятное рождественское состояние, и дело Рептона ушло на последние страницы газет.
17 декабря 1966 года вечером Ник в сопровождении своей жены вышел к фургону, в котором стояла софа и где уже возились его двое детей. Типичная английская семья собиралась провести несколько дней за границей, и в этом не было ничего необычного. Фургон благополучно подрулил к дому в Хемстеде, и все поднялись в квартиру, где их ожидали Майкл, Джон и Крис.
— До встречи в Москве, — сказал Рептон, пожимая руку ирландцу.
— Ты меня уговорил, но не убедил, — ответил Джон.
— Брось эти шутки, я уже переклеил твою фотографию в свой паспорт! — возмутился Майкл.
Затем Ник и Рептон спустились к фургону, где для беглеца было оборудовано укромное место в софе. Было уже темно, на фургон никто не обращал внимания.
— Возьми, если захочешь пить, — сказал Ник и дал Рептону резиновую грелку. — Все будет хорошо, ты все-таки йог!
Спустилась жена Ника с детьми, и фургон взял курс на Дувр, откуда ровно в полночь отправлялся паром на Остенде. Рептон сначала чувствовал себя хорошо, дети играли над ним, и он старался не двигаться, однако от резиновой грелки шел острый запах и он стал задыхаться. Пришлось несколько раз стукнуть, как договорились, по полу, пока Ник наконец не услышал и не остановился. Его жена Энн, больше всех переживавшая во время путешествия, вывела детей. Грелка была выброшена, и Рептон получил возможность размяться.
Пограничный
Около восьми тридцати вечера путешественники подъехали к восточногерманской границе, где пришлось пережить несколько неприятных моментов из-за жесткого контроля и допроса. Там их встретили колючая проволока, сторожевые вышки и прожектора — непременные аксессуары немецкого социализма. Рептон лежал в своем укрытии, не шелохнувшись, и вслушивался в гортанные немецкие голоса. Около Магдебурга Рептона снова выпустили, и он без всякой радости глядел на весьма серые восточногерманские пейзажи. Операция шла к концу, все устали от напряжения. Около полуночи Рептон, заметив огни восточногерманского пропускного пункта рядом с Берлином, попросил остановиться.
— Спасибо, друзья, за все! Мы еще отпразднуем этот день с шампанским! — сказал он, однако ликования в его голосе не было. Фургон развернулся, а Рептон отправился к часовому в военной форме. По его небритому лицу текли слезы…
— Свяжитесь с КГБ и скажите, что здесь находится Крис Рептон, — сказал он подошедшему офицеру…
— Кому же я сейчас буду звонить? Все давно спят! — обозлился офицер. — Давай катись отсюда, приходи утром!
— Товарищ, вы не представляете, как это важно. Меня ждут в Москве в КГБ.
Упоминание о Москве смягчило позицию офицера.
— Ладно, иди в комнату и пережди там до утра! — махнул он рукой.
Кедрова подняли с постели рано утром.
— Он в Берлине? Как же он ухитрился? А я дал указание ожидать его в нашем посольстве в Лондоне. Срочно направляйте его в Москву. И обязательно придайте сопровождение. На всякий случай.
На аэродром под Москвой Кедров прибыл вместе с Василием Решетниковым.
— Будешь его опекать, — говорил он. — Характер у него хороший, хотя, если говорить честно, у меня уже в печенках все эти сгоревшие Филби и Маклины. Они воображают из себя черт знает что и не понимают, что здесь они никому не нужны, они уже иждивенцы, а не ценные агенты! Теперь еще один свалился на нашу голову.
— Прибудет также Джон Брайен, который мне помог, — сообщил Рептон в Берлине.
— Тоже орешек! Отпетый уголовник! — кряхтел Кедров. — И снова заботы: квартира, питание, развлечения. О, Господи!
Рептона, однако, встретили до приторности торжественно, с троекратным русским поцелуем и обильным ужином в кабинете ресторана «Прага». Встреча была довольно бессвязной, Кедрова вывел под руки Решетников, доставил его домой, а потом повез Рептона на новую квартиру: она оказалось просторной и солидной, обставленной трофейной немецкой мебелью в стиле ампир с огромными картинами в золоченых рамах, на которых цвели розы и веселились охотники.