Блики прошлого. Наследие

Виллер Тея

Даже невооруженным глазом было видно, что застывшая фигура оставалась в нише длительное время. Она сидела боком, и хорошо видно было левую сторону. Казалось, уставший нести всю тяжесть бремени забот, найдя укромный уголок, он (Некто) спрятался от всех, чтоб в одиночестве перевести дух в покойной тишине, и заснул крепким сном, еще не ведая, что сновидение будет вечным. Уронив на колени голову, сидел молчаливый свидетель чей-то попытки подняться над обстоятельствами, ибо только они могут заставить выйти и обнажить худшее внутреннее содержимое человека. Только они способны показать, где проходит его индивидуальная грань между порядочностью и подлостью, страхом и безнаказанностью.

От того, кто когда-то носил имя, сейчас имелся только скелет, с желтыми костями,

остатками былой одежды, истлевшей за долгое время. Глубина ниши словно рассчитана на ширину плеч будущей жертвы, точно по размерам. Пространство было настолько узким и тесным, что голове некуда было даже скатиться. Она опиралась лобной костью о коленные чашечки, и при жизни, этот бедолага, естественно, пошевелиться не мог, от чего его страдания увеличивались еще больше, если только на тот момент, когда его замуровывали, жизнь в нем еще тлела. Его руки (сейчас уже смешно это слово применять, но что есть, то есть) ладонями, точнее костями, опирались о дно ниши. Фаланги пальцев – безымянный и мизинец – утонули в смеси, так как мастер-пособник посланца смерти, сильно придавил их к краю ниши, заложив кирпичами на веки вечные, оставив их в таком положении. Складывалось впечатление, что кто-то очень сильно торопился с ним покончить, затолкать и забыть о его существовании. Быстрее, быстрее! Убрать с глаз долой, из сердца вон…

Все стояли, молча, не удивляясь и не возмущаясь, только лишь созерцая ничтожность чьей-то человеческой жизни, окруженной ореолом смерти, в проявлениях диких ее тонов – беспощадности и злобе.

Если религия требует метафизического склада ума, то обычаи, особенно древние, требуют задабривание духов и богов, с той, лишь, разницей, что добрым приносят в жертву цветы, масло, благовония или вино, а вот более суровым их коллегам и дары требуются серьезные. Такие невидимые помощники всегда считались, да и сегодня считаются, более сильными. А потому, и задабривали их, принося в жертву живых: животных, а в самых сложных случаях – людей. Одним из таких кровожадных обычаев было жертвоприношение при строительстве, чтобы здание было прочным. В стену замуровывали живого человека, в большинстве случаев это были молодая девушка или ребенок. Optima legume interpretes consuetudo 13 . По всей вероятности, с ним и столкнулись присутствующие, которым ранее не доводилось встречать нечто подобное.

13

Лучший толкователь законов обычай.

– Жестоко, – тихо сказал Горчевский, лицо коего не отразило каких-либо эмоций, обличающих его мысли, и понять, о чем он думает, именно в эту минуту, было неосуществимо. Надо отметить, что Глеб Горчевский имел потрясающую способность контролировать свои эмоции, натягивая при этом такую маску непроницаемости, что уровень душевного беспокойства или радости оставался неведом для окружающих. Из себя он все же выходил, но редко.

– Вот так та-ак! – протянул Руслан, не отрывая глаз. – Находка! Ничего не скажешь…

– …кроме того, что просидел он тут… не мало, – непринужденным тоном добавил Глеб, словно это открытие сюрпризом для него вовсе не явилось. Он был невозмутимо спокоен. – Я ожидал нечто подобное…

Дея, после всех ранее услышанных ею разговоров, внутренне уже была к чему-то аналогичному готова, но это не избавило ее от неприязненного страха увидеть останки. При одной мысли, что этот бедолага находился, практически, рядом с ее комнатой, сердцебиение учащалось. При всем том, что Дею одолевало неприятное волнение и тяжелые мысли, ее разум отвергал само предположение, что они все видят Сеньку Безумного. Несмотря на ее испуг при их встрече, милое его лицо не вязалось с тем несчастным, который, сейчас, в неудобной позе сидел перед ней, и, глядя на которого, Дея проникалась состраданием и жалостью. Овладев собой, она испытала нестерпимый стыд за свои мысли, так как вид несчастного пробудил в ней, к тому же, желание

к охоте, да только та добыча вполне могла бы удовлетворить не только женский азарт. Ее же охота ничего общего не имела с тем, что лишает жизни создания Божьи. Это был первобытный инстинкт охотника до поиска и постижения утаенного от глаз, где добыча – факт, и интерес к этому трофею разгорался непосредственно и естественным образом. Спокойное поведение Горчевского вернуло, хотя и не уняло до конца тлевший огонек волнения Деи, расположение духа, но к комментариям она сейчас готова не была. Глаза не хотели отрываться от находки, а на лице отразилось сильное желание начать изучение усадьбы безотлагательно, и оно должно быть удовлетворено немедленно.

Но вот была ли она готова к тому, чтобы познать насколько сложен тот, другой мир, невидимый, и как самой не стать добычей или трофеем, утонув в лабиринте таинственного, не найдя обратного пути из него?

Готова ли к взаимодействию с атмосферой призрачного, проникнуться иной гармонией, возвыситься и внутренне обогатиться?

Да-да, мир таинственного – это, прежде всего познания. До тех пор, пока в жизнь земного существа не врывается неясно-темное, непостижимое, он и понятия не имеет, как просто живется ему.… И как он защищен от всего…

Глеб сначала нагнулся, затем присел на корточки. Теперь его занимал субъект, находившийся в нише, и его история. Он выпрямился, засунул руки в карманы брюк и оставался в таком положении, задумчивый и насупившийся.

– Как-то мне рассказывали о том, что в 1877 году в Берлине, нашли скелет зайца и куриное яйцо в фундаменте здания, построенного в XVI веке, – разрушая длительное молчание начал Глеб. – Несомненно, строители решили, что яйцо допустимо рассматривать, как эквивалент птицы. Но такое… в реальной жизни, самому увидеть… – он покачал головой. – …Не доводилось.… Почему-то, мне кажется, что это наш Опекун…

– А кто такой Опекун? – спросил Руслан, почесав затылок, словно это помогало остановить круговорот мыслей и неприятных ощущений.

– Клим знает, он просветит, – отмахнулся Глеб.

– Потом приду. Не могу на это смотреть… – отозвался тут же Клим, развернулся и покинул место событий, хотя правильнее было бы сказать место былого преступления.

– Что у вас здесь? – неожиданно возник среднего роста мужчина, по возрасту одинаковому с Маевым. – Добрый день, кого не видел.

Мужчины обернулись, кивнули в знак приветствия.

– О! Серега! Серега, ты почти вовремя, – откликнулся Казарцев, который, обрадовался, что наконец появился кто-то, кому можно передать свои впечатления и выплеснуть ушат переполнявших его эмоций. – Ты, только глянь! Мы не ожидали…

Слегка переваливаясь из стороны в сторону, широкоплечая, грузная фигура Сергея Вьюнкова, размашистым шагом крепких, кривоватых ног, в кирзовых сапогах, тяжелой поступью, прошла мимо Деи. Ни на кого не глядя и не дожидаясь ответа, он подошел к нише. Нависавшие, как шоры, верхние веки придавливали и без того маленькие, прищуренные серые глазки, утопавшие в своих орбитах, которыми он внимательно осмотрел кладку вокруг. Опустившись на колено, стал пристально вглядываться в несчастного, которого пока никто не посмел беспокоить, и он по-прежнему оставался в том же положении. Вьюнков был из местных. И Маев, и Вьюнков, оба гордились тем, что являлись потомками живших в этой деревеньке много поколений. Он не понаслышке знал о происходившем в этом доме.

Молодая хозяйка, разглядывая вновь прибывшего, пыталась составить свой портрет.

Его круглая, как шар голова, была покрыта короткими рыжими волосами, с большой залысиной посередине, походившей на аэродром в густом лесу. Крючковатый нос, слишком заметный элемент, почти тонул в рыжих зарослях щетины, с проблесками более светлых тонов, на мясистых, отвислых щеках. Достаточно беглого взгляда, чтобы понять, робость не только не была свойственна его натуре, а вообще о ней не было и речи. Несмотря на то, что внешностью он походил скорее на кельта, в нем чувствовалась та самая богатырская сила, на которой держалась всегда Древняя Русь.