Блин – охотник за ворами
Шрифт:
– Даже не знаю, хвалить тебя или ругать, – вздохнула мама. – У нас в контрразведке в таких случаях смотрят, чего у сотрудника больше – выговоров или благодарностей, – и добавляют то, чего не хватает.
– Добавь мне долларов пятьдесят на модем, – высказал свое мнение Блинков-младший. – Купим его пополам, и получится выговор с благодарностью.
– А выговор-то в чем заключается? – не поняла мама.
– В том, что второй «полтинник» ты не дашь, и мне придется заплатить свой, – объяснил Блинков-младший.
– Знаешь, единственный сын, чем отличается оптимист от пессимиста? Они видят полстакана
В конце концов мама придумала для единственного сына благодарность с ограниченным сроком действия:
– Модем попросим на месяц у Андрея Васильевича, он все равно в отпуск уезжает.
Блинков-младший повеселел. Месяц в Интернете все же лучше, чем ничего. И тут коварная контрразведчица нанесла ему сокрушительный удар!
– А заниматься расследованием я тебе запрещаю. Это не наказание, а восстановление порядка вещей. Контрразведчики контрразведывают, ученики учатся. Выучишься – милости просим к нам. Я еще успею тебя поднатаскать, пока на пенсию не выгонят.
Блинков-младший молчал. Обычно мама не имела ничего против его расследований. (Да и как запретить человеку наблюдать и думать?)
– Ты знаешь, я не сторонница запретов, – продолжала она. – Мне вовсе не хочется, чтобы ты втихаря от меня занимался своими делами. Сначала ты будешь скрывать правду, потом начнешь врать. А еще позже станешь гордиться тем, что ловко обманываешь эту старую курицу. Я все понимаю, единственный сын. Но именно в это дело тебе и, разумеется, Ире категорически нельзя соваться:
– Чем же оно такое особенное?! – пробурчал Блинков-младший.
– А тем, что шесть работ Ремизова из коллекции Шварца застрахованы на четыре миллиона долларов, – спокойно пояснила мама. – Считается, что это не предел, и на торгах с аукциона они уйдут дороже. Но только на Западе, потому что у нас Ремизов не очень известен. Значит, кто бы ни украл картины, за ним скорее всего стоят международные преступники. Мировая мафия, как любят писать некоторые газеты. И вот представь: с одной стороны, мировая мафия, а с другой – мой единственный сын… – Мама на ходу приобняла Блинкова-младшего за плечи и вздохнула: -… который полдня таскал в кармане окурок да еще и всем его показывал. Один этот окурок, если его действительно оставил преступник, мог стоить тебе жизни!
– Я его не показывал. Лейтенант сам… – начал Блинков-младший.
– С лейтенантом я еще разберусь, – оборвала его мама, – а сейчас речь о тебе! Для тебя безопаснее было ходить с гранатой в кармане, чем с этим окурком! Ты должен был немедленно лететь к телефону и звонить мне! Нет меня – позвонил бы Василенко или дежурному. А ты позволил надеть на себя наручники и увести неизвестно куда.
– В милицию, – уточнил Блинков-младший. – А что мне было делать, драться с ними?
– Ложиться на пол и вопить, чтобы позвонили в контрразведку!
– Мам, я не понимаю…
– Вот поэтому я и запрещаю тебе заниматься этим делом! – отрезала мама. – Не каждый милиционер – дядя Степа. Предатели есть везде! Представь себе, что этот сержант не просто так по музею гулял, а шел подчистить за вором место преступления. Сунулся к уборщицыну чулану,
– Могло, – понуро кивнул Блинков-младший.
Только сейчас ему стало по-настоящему страшно.
Глава XV
СЛОН ДЛЯ КАПИТАНСКОЙ ДОЧКИ
Известно: сам себя не побалуешь – никто тебя не побалует. Раз Блинкову-младшему с Иркой было запрещено заниматься делом «Младенца с наганом», они решили покататься с американских горок. Позвонили Ломакиной и Суворовой и вчетвером поехали в парк культуры.
Суворова по такому случаю прикинулась под кислотницу. На ней была виниловая мини-юбка того невыносимо оранжевого цвета, в который красят морды электричек, ярко-зеленая футболка и «платформы» такой высоты, что с них можно было бы прыгать в бассейн, как с трамплина. Изысканный туалет дополнялся орущей магнитолой и большим значком с надписью «Фигли пялишься?». Ломакина оделась в том же стиле, но малость побледней, потому что не пользовалась, как Суворова, вещами сестры-фотомодели. Она прицепила на футболку значок «Отвали!».
Народу в парке было полно, и пялились на Ломакину и Суворову очень многие. Только люди помоложе пялились молча, а кто постарше, норовили быстренько перевоспитать подружек. Их педагогические приемы в основном сводились к тому, что надо бы задрать этим лахудрам юбчонки и всыпать по первое число.
Такое небезразличие общественности к их юным судьбам льстило подружкам. Если на них долго не обращали внимания, Суворова прибавляла звук в магнитоле и брала в зубы сигаретку. Тогда уж к ним обязательно привязывалась какая-нибудь старушенция.
Блинкову-младшему нравилось идти рядом с Ломакиной и Суворовой, яркими, как тропические птички. А Ирка стеснялась. Она сама извелась и задергала Блинкова-младшего. Висла у него на руке и шипела: «Не спеши, отстанем!» Все-таки Иван Сергеевич воспитывал ее по-военному. Однажды ему попался карандаш, которым Ирка подкрашивала брови. Так полковник заставил ее писать этим карандашом: «Не буду краситься» – до тех пор, пока грифель не сточился.
В конце концов с подружками затеял свару ветеран, который, оказывается, проливал кровь за то, чтобы они ходили в длинных юбках. Ирке досталось от него за джинсы, а Блинкову-младшему – за то, что ходит с такими чумичками.
Покраснев как рак, Ирка утащила Блинкова-младшего к очереди на колесо обозрения и пристроилась в хвост. У нее был такой пришибленный вид, что Митек засмеялся:
– Ир, ты бы еще объявила: «Граждане, видели там на аллее скандал? Так я не имею к нему никакого отношения!»
Ирка запыхтела, придумывая, что бы такое поязвительнее ответить. Но тут к ним подошел милицейский курсант Васечка.
Весной Ирка бегала с ним на дискотеку, и Блинков-младший ревновал. А потом увидел этого Васечку. Он был конопатый и говорил «транвай», а с Иркой танцевал, потому что Васечкины ровесницы были на голову его выше. Ревность как рукой сняло. Так что сейчас Митек поздоровался с ним вполне дружелюбно, и Васечка тоже не стал надувать щеки.