Блин, победитель мафии

Некрасов Евгений Львович

в) в папке, кроме дудаковских заметок, лежала целая двухстраничная статья, подписанная «Дмитрий Гавриловский, Игорь Дудаков». Псевдоним ему посоветовал взять соавтор Дудаков, сказав, что журналисту неудобно хвалить собственного папу, а под псевдонимом — сколько угодно. И, наконец,

г) а папу, который вырастил из двухтысячелетнего семечка Уртику диоику, в статье хвалили напропалую. Блинков-младший даже загордился тем, что он сын такого выдающегося ученого.

Увы мне, как говорил этот выдающийся ученый, когда нечаянно разбивал тарелку.

Полное счастье недостижимо, как

следует из закона, выведенного финансово одаренным сыном этого выдающегося ученого.

Вторым встречным после сантехника Николая Никифоровича оказался князь Голенищев-Пупырко-младший. Блинковское хорошее настроение ну просто разлетелось вдребезги.

— Вздравствуй, Дима, — чрезвычайно вежливо сказал Князь, от старательности вставив в «здравствуй» лишнее «в». И пожал руку остолбеневшему Блинкову-младшему.

Князь был похож на пирата, которого добрые торговые моряки собрались повесить на рее, но решили сначала пообедать. Под правым глазом у него переливался довольно редкий синяк. Обычное дело — синяк под левым глазом, потому что обычные люди бьют правой рукой. А Блинков-младший был левша. Синяк под правым считался во дворе его фирменным штампом.

И вот этим глазом с фирменным штампом Князь рвал Блинкова-младшего в клочки. А сам говорил:

— Хорошая погода установилась в июне, не правда ли, Дима?

Блинков-младший огляделся. Где-то совсем рядом должен был сидеть караулить пирата добрый торговый моряк.

— Отойди от его, шпана! — громовым голосом приказал откуда-то добрый торговый моряк, и тогда Блинков-младший посмотрел на старую «Волгу» Голенищевых-Пупырко. Она всегда тут стояла и намозолила глаза.

Но раньше она была повыше и не перекашивалась набок.

— Кому говорят: отойди! Шпана! — еще громче сказал голос.

Блинков-младший сообразил, что, во-первых, шпана — это он, во-вторых, моряк не добрый. Но самый настоящий и самый торговый. Это привезли с дачи бабку князей Голенищевых-Пупырко Раису Павловну, которая в бурной молодости плавала буфетчицей на грузопассажирских кораблях Черноморского бассейна.

Бабка Раиса Павловна была не княгиня Голенищева, а просто Пупырко. Когда Пупырко-старший выменял себе по бартеру на цистерну пива княжеский титул и фамилию Голенищев, на бабку не хватило дворянской грамоты. По этому поводу она устроила в семействе пролетарский террор. Раньше она устраивала террор по всяким другим поводам.

С удивившей его самого жалостью Блинков-младший пожал Князю руку, отошел и стал смотреть.

Бабка Пупырко выгружалась.

Старшего князя не было, наверное, он понес домой вещи, и бабка выгружалась самостоятельно.

«Волга» раскачивалась, как будто там боролись тяжеловесы, а по ним ползал судья и смотрел, чтобы не нарушались правила.

Они долго боролись вничью, а потом один тяжеловес начал одолевать и прижал соперника к задней дверце. Дверца вылетела с пушечным грохотом, «Волгу» еще сильнее перекосило на правый бок, и показалась рука с попугайской клеткой. В клетке, под птичьими жердочками, сидел комком белый красноглазый кролик.

На пупыркинском балконе взвыл питбультерьер, пес-убийца.

— Сейчас!

Погоди, мой слатенький, бабушка уже идет! — закричала бабка Пупырко ненастоящим голосом, как будто у нее внутри крутился магнитофон со сказкой для самых маленьких.

Блинков-младший подумал, что Князь не врал: бабка действительно стравливает псу живых кроликов. Для кровожадности.

Белых.

С розовыми на просвет лопоухими ушами.

С часто-часто дергающимися носиками.

Для кровожадности.

Собаки ведь такие, какими их воспитают хозяева. Могут переводить слепых через дорогу, а могут рвать клыками заключенных в фашистском концлагере.

А бабке Пупырко это ничего не стоит. Она однажды натурально оборвала Блинкову-младшему ухо, так что пришлось накладывать швы. А ведь Блинков-младший просто шел мимо лавочки у подъезда. Бабка Пупырко смогла дотянуться, не вставая с этой лавочки, и оборвала ему ухо. С тех пор он ходил так, чтобы бабка не могла дотянуться.

У князя Голенищева-Пупырко-младшего часто были оборваны уши. Князь Голенищев-Пупырко-старший носил бороду. Ушей из-под нее почти не было видно.

Мама говорила, что бабка Пупырко стала такая потому, что у нее была трудная жизнь. Блинков-младший не понимал, почему если у человека была трудная жизнь, он должен отравлять жизнь другим.

Факт тот, что попугайская клетка с белым кроликом была у бабки в руке, а питбультерьер выл, визжал и рыл балкон кривыми лапами.

Из машины показалась бабкина клюка. Князь Голенищев-Пупырко-младший однажды сообщил Блинкову-младшему по секрету, что клюка золотая. Будто бы старший князь несколько лет покупал в магазине обручальные кольца и прятал на черный день. А потом расплавил их и залил в просверленную старушечью клюку, чтобы сберечь от воров свое золото. Обворовать бабку Пупырко было невозможно. Для этого пришлось бы к ней подойти, а как подойдешь, если она сразу вцепляется в ухо?

Очень долго ничего не происходило. Из автомобильной дверцы торчали рука с клеткой и рука с клюкой, и все. Блинков-младший давно уехал бы в редакцию «Желтого экспресса», если бы не переживал за белого кролика.

Потом «Волга» стала опрокидываться. Левые колеса, и переднее и заднее, оторвались от асфальта, как будто их приподняли домкратом, правые совсем спрятались, машина пошла, пошла заваливаться. И тогда между клюкой и клеткой появилась нога. И вторая нога. Ноги повисели в воздухе и встали на тротуар. Машина немного выровнялась.

— Помогитя, — трубно скомандовала бабка Пупырко. Она застряла.

Презирая себя за мягкость, Блинков-младший кинулся на помощь.

— Отойди, шпана, — последовал приказ.

— Иди-иди, — сказал князь Голенищев-Пупырко-младший. — Дело семейное, сами разберемся.

Вышел из подъезда старший князь, и началось семейное дело.

Бабка Пупырко не первый раз ездила в машине и, конечно, знала, что выходить нужно боком, встав сначала на одну ногу. Но ей хотелось встать сразу на обе и выйти прямо. Сыну и внуку было просто нечего возразить на это желание старейшины семейства. Она их не слушала.