Блин, победитель мафии
Шрифт:
— Тянитя, — приказывала бабка Пупырко, протягивая князьям руку с клеткой и руку с клюкой. Князья тянули. Бабка привставала и упиралась головой в потолок машины. Тогда она говорила:
— Бросайтя.
Бросали. Бабка Пупырко говорила:
— Ох, грехи мои тяжкия! Тянитя.
Князья тянули, потея. Бабка Пупырко была огромна. Казалось, что она забралась в автомобиль девочкой и всю свою трудную жизнь провела там, питаясь белым хлебом и дрожжами, пока не вросла в него, как устрица в раковину. Старший князь, наверное, сам поражался тому, что не так давно смог усадить ее в машину без помощи фокусника
В минуты отдыха старший князь влезал на переднее сиденье и показывал бабке Пупырко, как надо выходить.
Бабка молча смотрела это показательное выступление и командовала:
— Тянитя!
Питбультерьер выл не переставая и кровожадно грыз балконную решетку.
И вот когда князья в очередной раз тянули, Блинков-младший подошел к ним сзади, открыл болтавшуюся в бабкиной руке клетку и вытащил кролика за холодные жесткие уши. Князья стояли плотно, и бабка из-за них ничего не видела.
Все получилось так просто, что Блинков-младший даже потоптался еще недолго за княжескими спинами, ожидая осложнений и опасностей, которые должны же быть при воровстве.
Ни-че-го. Подошел, открыл клетку, взял. Спрятал кролика под куртку и ушел. Неплохо было бы положить в клетку кирпич для веса, но сошло и так. Бабка слишком увлеклась выгрузкой.
Она закричала, когда Блинков-младший уже был дома.
Она кричала так, что дрожали оконные стекла.
Она кричала почему-то «Убили!!!»
Глава третья
Секретное задание Блинкова-младшего
Дом, где редакция «Желтого экспресса», знают все: москвичи и гости столицы, те, кто ни разу не был в Москве и те, кто понятия не имеет ни о каком «Желтом экспрессе».
Это старый жилой дом с аркой. Слева от арки стоит громадный железобетонный рабочий с отбойным молотком, а справа то ли колхозница, то ли студентка. Она чуть-чуть поменьше, потому что женщина. Блинков-младший каждый раз, когда ехал в редакцию, собирался присмотреться, что там у нее в руках. Если серп — значит, колхозница, а циркуль — понятно, студентка.
Рабочего и колхозницу-студентку любят снимать в кино про тяжелое прошлое, поэтому все и знают этот дом. Все видели. Причем когда тяжелое прошлое называлось радостным настоящим, их снимали, чтобы показать, как хорошо живется людям, которым стоит высунуться в окно — и нате, любуйтесь произведениями монументального искусства. А когда тяжелое прошлое стало тяжелым прошлым, их стали снимать, показывая, как невыносимо жилось людям, которым в окно нельзя было высунуться, чтобы не увидеть это жуткое монументальное искусство.
При этом рабочий и колхозница-студентка совершенно не изменились. Только со временем у них облупились носы.
Блинкову-младшему они почему-то были как родные. Как Хрюша, которого он, понятно, уже не смотрел по телевизору, но уважал за творческое долголетие.
Редакция занимала бывшую коммунальную квартиру.
В бывшей кухне сидел главный редактор, в бывшей ванной — фотографы, в бывшем туалете оставался туалет, потому что журналисты тоже живые люди, а бывшие комнаты назывались кабинетами. За стеклянными дверями стояло помногу заваленных бумагами столов и никого
Обходя журналистов, коптящих, как подбитые танки, Блинков-младший проскочил в дудаковский кабинет. Кроме Дудакова, которого, понятно, сейчас не было в редакции, там сидел обозреватель криминальной хроники седенький пухлый Николай Александрович. Вот уж кто на самом деле сидел. С утра до вечера, когда ни зайди. Раньше Николай Александрович служил майором в милицейском журнале и привык к дисциплине.
Как обычно бывает со взрослыми, он даже не вспомнил Блинкова-младшего. А ведь знакомился с ним два раза.
— Войдите, — сказал привыкший к дисциплине Николай Александрович, хотя Блинков-младший уже вошел. — Докладывайте.
— Рукописи от Игоря Дудакова, — коротко доложил Блинков-младший.
— Предупрежден, — еще короче сказал Николай Александрович, кивнув на телефон.
Блинков-младший положил перед ним папку с рукописями, и Николай Александрович углубился в чтение.
Вообще-то Дудаков строго-настрого велел Блинкову-младшему проследить, чтобы Николай Александрович ни в коем случае не углублялся в чтение, а сразу отнес рукописи в компьютерный набор. Но легко сказать — «проследи». А если человеку нет еще четырнадцати лет, как Джульетте? Что, прикажете отбирать рукописи у бывшего майора милиции, который уже пошел черкать и писать? И обойтись без Николая Александровича нельзя. У какого-то там Блинкова-младшего заметки бы просто не взяли. А то так любой приходил бы и сдавал в компьютерный набор всякую чепуху.
Николай Александрович с Дудаковым были точь-в-точь как два режиссера, которые так снимают рабочего и колхозницу-студентку, что у одного получается похвала, а у другого сплошная ругань.
Когда Николаю Александровичу попалась заметка «Менты-христопродавцы», он первым делом исправил «ментов» на «работников милиции», а потом стал читать, почему это работники милиции — христопродавцы и вообще в чем там дело.
«Уникальные иконы 18 века, конфискованные у крутого уголовного авторитета Арбуза, всплыли на аукционе „Сотбис“, — писал Дудаков. — Очевидно, что на этом погрело руки циничное ментовское начальство, с легкостью торгующее российскими святынями».
«Несколько икон, предположительно 18 века, конфискованных у некоего гражданина N, известного в уголовном мире под кличкой „Арбуз“, не установленным путем попали на один из западных аукционов, — исправлял Николай Александрович. — Этот факт мог бы дать основание предположить, что в деле замешаны коррумпированные руководящие работники милиции. Однако не стоит спешить с выводами. Уголовная практика знает и такие случаи, когда обычный кладовщик путем подмены расхитил ряд культурных ценностей, в том числе древнеегипетскую мумию».