Ближе, бандерлоги!

Бушков Александр Александрович

Мазур тихо выругался сквозь зубы. Названия происшедшему не сразу и подберешь, это не банальный переход на сторону противника, это что-то другое, прежде и в кошмарных снах не учитывавшееся. Они заслуженно гордились тем, что за все время существования «морских дьяволов» не случалось переходов. Действительно, как-то иначе нужно назвать. Когда по окраинам страны загромыхала борьба за независимость, когда относительно мирная, когда такая, что хоть святых вон выноси, в капитан-лейтенанте Антере Спратисе вдруг пробудилось национальное самосознание — энергией равное средних размеров ядерному взрыву. Кто-то не заметил вовремя, кто-то не придал значения, кто-то не просигнализировал… А кончилось все тем, что в один далеко не прекрасный момент

капитан-лейтенант Спратис, называя вещи своими именами, вульгарно дезертировал и подался на историческую родину подпереть ее плечом, положить жизнь на алтарь свободы и независимости и все такое прочее. Он оставил длинное письмо, где подробно объяснял, что его поступок не имеет ничего общего с дезертирством, что на сторону какого бы то ни было потенциального противника он переходить не собирается и никаких секретов выдавать не намерен — просто так уж получилось, что раньше у него как бы и не было Родины, а теперь она есть. Одним словом, не поминайте лихом и зла не держите…

Шум, конечно, был страшный — но кому от этого легче?

— И что теперь? — спросил Мазур.

— Когда найдем — начальство скажет, — ответил Лаврик, не глядя на него. — А самим-то что голову ломать?

— Но не ради него же нам сунули австралийские бумаги? Уж он-то прекрасно знает, какие мы австралийцы — пробы негде ставить…

— Да уж, конечно, не ради него, — рассеянно сказал Лаврик. — Вот, полюбуйся. Хороша, стерва?

Он веером бросил на стол перед Мазуром пачку фотографий, добавил:

— Изучи внимательно. Если все пройдет гладко, тебе с ней дружить и дружить…

Мазур собрал фотографии в стопочку и принялся рассматривать по одной. Довольно красивая блондинка не старше тридцати, в самых разных обличьях: то в обычном модном платье на фоне длинной американской машины, то перед каким-то средневекового вида зданием… ага, это уже здесь, это Старый Город… Вот она, что называется, в рядах и колоннах, в форме «Железных соколов», штурмовичков долбаных, и даже с какими-то значками на петлицах, означающими не рядовую птичку; в открытом вечернем платье, с бокалом шампанского в компании столь же элегантных дам и джентльменов; на трибуне с рядком микрофонов, вокруг знамена, явно какой-то митинг…

— Что за гадючка? — спросил Мазур.

— Гадючка интересная, — серьезно ответил Лаврик. — Имечко красивое — Беатрис Киль. Собственно говоря, Беатриче Кильнюте — но родилась в Штатах, а там, сам знаешь, любят сокращать и фамилии, и имена. Короче говоря, папенька в свое время служил здесь, при немцах, в милом заведении под названием политическая полиция. Когда наши начали наступать, человечку здесь стало как-то неуютно — да и неглуп был, надо полагать, умел рассчитывать вперед. Одним словом, он не с хозяевами в Рейх сдернул, а переправился в Швецию, тут по морю не так уж и далеко, а там, уж черт его знает, как подсуетился, но всплыл в Штатах в облике этакого милого, белого и пушистого политического беженца. Точных сведений нет, но на американцев он наверняка работал, иначе не смог бы так быстро натурализоваться, получить гражданство, и никто его за это время не беспокоил, никаких требований о выдаче не было. Между прочим, жив до сих пор, хотя и песок сыплется. Ну, всевозможные землячества, союзы ветеранов и тому подобные кружки по интересам. Дочка, как ты по возрасту догадываешься, родилась уже там. Американская гражданка, естественно. Похоже, папаша за океаном не бедствовал: поступила в довольно престижный институт, потом несколько лет работала в госдепартаменте… а три года назад объявилась здесь. В качестве советника по иностранным делам господина пахана Национального Фронта Лисбергиса.

И с тех пор ударно трудится на благо исторической родины, помогая ей семимильными шагами двигаться к свободе и независимости. Вот такое кино.

— И что на нее есть? — спросил Мазур.

— Увы, конкретного на нее ничего нет, — сказал Лаврик. — Одни нешуточные подозрения. Знаем

мы этих щучек из госдепартамента, которые регулярно объявляются во всевозможных национальных фронтах и движениях… В девяти случаях из десяти за этим нужно искать совсем другую контору, а в десятом, даже если обнаруживается чистый госдепартамент, хрен редьки не слаще… В общем, решено тебя аккуратненько к ней подводить. Комбинацию разработали неплохую. Очень даже неплохую, — он с ханжеским видом развел руками: — Ну я же не виноват, что из нас двоих ты в сто раз обаятельнее, и тебя через раз посылают ловить блондинок на блесну…

— Твоя работа? — спросил Мазур.

— Да ладно тебе, — махнул рукой Лаврик. — Это ж не я виноват, что у тебя сложилась определенная репутация, верно? Огляделось начальство: а кто это у нас под рукой? Капитан Мазур? Почему бездельничает? И шагом марш… Ну да, как будто тебе первый раз. И вообще, тебе когда-нибудь кто-нибудь крокодилов подсовывал?

— Когда? — угрюмо спросил Мазур.

— Не прямо сейчас и не завтра, — сказал Лаврик. — Во-первых, раньше нужно будет еще одно дельце провернуть, гораздо более актуальное, а во-вторых, тебе самую чуточку обтереться надо в городе: пошататься там и сям, поснимать что-нибудь интересное — фрилансер ты, или кто? — а интересного здесь навалом. И потом…

Тр-рах! Незапертая дверь отлетела, ударившись о косяк, и в номер ворвались несколько автоматчиков. Сначала показалось, что их очень много — нет, всего четверо. Бронежилеты, каски, вязаные шапочки с прорезями для глаз и рта… Они проворно рассредоточились по обе стороны двери, грамотно держа Мазура с Лавриком под прицелом. Ни знаков различия, ни эмблем Мазур у них не заметил. Одно утешало: в них целились не из каких-то вражьих трещоток, а из родных автоматов Калашникова. Их, правда, тоже использует кто ни лень под любыми широтами, но вряд ли здешний бардак выхлестнул за пределы…

— Стой спокойно, не дергайся, — тихонько сказал Лаврик по-английски, как будто без его ценного совета Мазур отломал бы ножку от стула и ринулся бы в бой.

Какое-то время они мерили друг друга взглядами и автоматными думали. Потом тот, что стоял слева, шагнул вперед и на корявом английском приказал:

— Показать документы! Медленно!

Мазур медленно-медленно, чтобы не спровоцировать на резкое действие, подал свой «кенгуриный» паспорт. То же самое проделал и Лаврик. Опустив автомат, главный — а уже ясно, что именно он был тут главным, — тщательно перелистал странички, так, словно и в самом деле неплохо умел читать по-английски (а может, и в самом деле умел, в армии можно встретить разнообразных эрудитов самого непрезентабельного облика), сличал фотографии с оригиналами, особое внимание уделил страничкам с визами.

Длилось это довольно долго, очень походило на то, что замаскированный просто-напросто в издевательских целях тянул время. В конце концов он вернул оба паспорта почему-то Мазуру, свирепо уставился на них сквозь прорези в маске и погрозил недвусмысленно: дескать попадись мне еще! Мазур взирал на него смиренно и кротко.

Четверо проворно выкатились из номера, тут же хлопнула дверь соседнего номера, и послышался отчаянный женский визг, тут же оборвавшийся — кто-то бедолажку на незнакомом языке робко успокаивал.

— Это еще что за шоу? — спросил Мазур.

— А это местный ОМОН, если ты не знал, — усмехнулся Лаврик. — Вообще-то неплохие ребята, но прекрасно понимают, что не в силах переломить события, и оттого самоутверждаются, как могут… Но это еще не самое смешное… Поехали? Нам тут нужно обговорить еще одно дело…

Глава вторая

Таможне не дают добро

Когда Старый Город кончился, Лаврик свернул вправо, на развилку. Впереди показались «Черемушки» — стандартные микрорайоны из скучноватых девятиэтажек и пятиэтажек еще хрущевского времени. Рабочие районы, населенные в основном русскими, вспомнил Мазур.