Ближе к истине
Шрифт:
Была у него и вторая жена — грубая, неряшливая женщина, у которой даже редкие ласковые слова были такими же, как ее заношенные и грязные халаты…» Выросшая дочь оказалось ко всему равнодушной. Когда-то живые глаза ее «теперь вспыхивали синим пламенем только изредка — при виде денег, что он ей давал». А когда она после нескольких неудачных замужеств и долгого пребывания в неизвестности прикатила к родительскому дому с мулатом генералом, «стародавние жительницы дома с изумлением признали в богатой важной даме с далеко выдвину той вперед большой, как прилавок магазина, грудыо давно
Эта грудь, большая, «как прилавок магазина», довершает образ беспутной дочери несчастного Здислава.
И совершенно потрясают заключительные черты мятежного внука Юрека, принесшего домой в свертке тот самый немецкий «шмайсер», который припрятал когда-то Здислав в башне в 1945 году. «И опять — через сколько лет-то — этой терпеливой автоматической машинке, готовой выплевывать из себя смерть, дано узнать тепло напрягшихся человеческих ладоней. Как собака любит руки своего хозяина, так это холодное и совершенное по заложенным в него возможностям железо любит уверенные руки стрелка, вжимается в них с той же собачьей преданностью. Дайте мне эти руки, возьмите меня! Возьмите, я готов!
Ах, Юрек, Юрек…»
От такой не сложившейся житухи Здислав сделался почти философом. «Так, так, — убеждал себя Здислав, — все рассчитано в мире: как колоску вызреть, а девушке девушкой родиться, где жабам жить, а где — в поднебесье — жаворонкам петь, и свое точное астрономическое кружение у разных околоземных планет. И человек — сам по себе планета! Модель ее! Запущен на предназначенную ему орбиту…»
Мы понимаем, что в этой философии он находит себе некую духовную опору, некое утешение от неудавшейся жизни. Как бы наивно он ни рассуждал о мироздании,
нам важно, что человек понял — он частичка этого мироздания и целиком зависит от пронизывающих Вселенную вдоль и поперек излучений энергии.
Человек должен иметь духовную опору. Если он не находит ее на земле, он обращается к Космосу. Или к Богу. Здислав обращается пока к Космосу. В то время мы были еще атеистами, но уже были склонны искать точку опоры для души где-то дальше, чем построение коммунизма. Автор как бы не решается еще направить мысли своего героя к Богу, но я больше чем уверен, доживи Здислав до наших дней, он пошел бы в церковь. Или как там у них в Польше — костел? Он обязательно пришел бы к Богу. Через рассуждения о Космосе. Этот путь начертан каждому из нас, мне кажется. Отринувшись от коммунистической идеи, люди сейчас мечутся в поисках наполнения души. Кинулись к магам, колдунам, прорицателям и целителям и вообще к чудотворцам, но все придут к Богу. Каждый к своему: христианин — к Христу, еврей — к Иуде, мусульманин — к Магомету…
Автор и здесь оказался предельно точен и демократичен. Тогда, в 1986 году (год написания рассказа. — В. Р.), Здислав не мог еще пойти к Богу. И хотя, я уверен, автор уже тогда знал дальнейший пугь исканий героя, он не направил его к Богу, потому что в таком случае, думается мне, он нарушил бы закон своего художественного миропонимания: не навязывать герою поступки, а показывать внутреннюю естественную динамику их.
Итак, главное средство, при помощи которого автор
Кроме этого, я приметил еще одну особенность автора; особенность, которой я не могу дать свое толкование и объективную оценку. Это своеобразная ритмика повествования. Она часто меняется и вдруг. То ли у автора захватывает дух от той нравственной высоты или безнравственной бездны, где обитают его герои, от чего перебивается дыхание, и меняется ритм биения сердца, и он увлекает и нас, читателей, в это свое состояние. То ли это своеобразная авторская внутренняя ритмика, какая бывает у поэтов, когда стихи в поэмах из одного ритма переходят в другой; или когда в музыке из одной тональности вдруг переходят в другую. Не знаю. И как к этому должно отно
ситься — тоже не знаю. Лично я спотыкался на таких сменах ритма. И не сказал бы, что это было мне приятно. Я сторонник плавной ритмики и в стихах и в прозе. Я и не против разнообразия в ритмике, но пусть это будут плавные переходы, чтобы не резало слух, не сбивало дыхания, не навязывало другой ритм сердцу. Чтоб мысль Моя не спотыкалась.
К примеру:
«Юрека у него отняли. Это Здислав понял, как и другое понял.: не совладать ему с теми силами, не вернуть внука. Сил не хватит. Слаб.
Судьба? Она, она…»
Туг вроде все ладом. Но вдруг:
«И ее черт бы взял, всех взял!..»
Эта строчка по ритмике выбивается из предыдущего ритма.
«И», поставленное впереди фразы, сбивает текущий ритм.
Но далее идет целая фраза, выпадающая из ритма:
«Сердце тихие, неотступные черви грызли».
Не берусь учить автора писать, но ей — богу! Мне кажется, что здесь так и напрашивается правка:
«Юрека у него отняли. Это Здислав понял, как понял и другое: не совладать ему с теми силами, не вернуть внука. Сил не хватит. Слаб.
Судьба? Она, она…
Черт бы взял ее. всех взял!..
Сердце грызли тихие, неотступные черви».
Такой вариант прочитался бы без загшнки. Но это, говорю, может быть, дело вкуса. И автор идет навстречу такому вкусу. Не берусь судить, потому что не понимаю и не воспринимаю этого приема. Может, редактор вмешался в текст неопытной рукой? Может быть. Опытный редактор никогда не нарушит ритма повест вования. Он знает ему цену.
Я расстаюсь с книгой словами лирического героя из рассказа «Осень за выжженными буграми».
«Я кружил по комнате, без надобности трогая всякие вещи и предметы, осязая кончиками пальцев пыль: я кружил по комнате и был в состоянии загнанности: на домашней опаре поднималась во мне тоска прощания, перезревающая в мою тревожную вину… Перед кем, чем?»
ПРОТАЛИНА В БЕЗВРЕМЕНЬЕ
(О книге Валерия Рогова «Гербовый столб»)
Открываю наугад страницу книги Валерия Рогова «Гербовый столб» и читаю первые попавшиеся на глаза слова: «…(кстати, именно в безвременье начинается подъем духа)».