Ближнее море
Шрифт:
– Это кто? – Сашка протягивает подборку безымянных виршей (вот не любят авторы подписывать свои сочинения!).
– Это… ага… это Арсен Мирзаев. Я его манеру из тысячи узнаю.
– Ладно. Отмечаю у Арсена это и это. Пусть еще зашлет. А это?
– Писатель-фантаст. Известный, да и тексты весьма приличные подобрал. Из них обязательно что-то нужно выбрать.
Выкладываю сыр на тарелочку, ставлю на стол вазу под фрукты.
– А это? Ни черта не подписано!
– Это? Критик из Москвы.
На кухне завывает чайник.
– А это чье?
Мельком взглянув в текст, убегаю на кухню.
– Это берем по-любому, с именем или без, – отсмеявшись, Сашка протягивает понравившийся текст. – Положи отдельно. Принято, второй раз читать не будем. Кстати, чье?
– Моё.
А потом сыр на тарелочку, фрукты в вазочку, кофе по чашечкам… Так и работаем.
Смир и классика
Познакомившись с поэзий Александра Смира, Наталия Грудинина выдвинула предположение, что автор крохотных двустиший, получивших впоследствии название «шуризмы», сильно увлечен рок-музыкой.
«Вот попробуй хотя бы годик не послушать рока, и ты найдешь себя в классике», – предположила она.
Год не слушать рока! Несколько раз Смир честно пытался запрятать любимые записи куда подальше, но снова и снова срывался, в конце концов покончив с экспериментом.
Так что теперь уже не определишь, подросли бы его двустишья до классического сонета или лирической поэмы или все напрасно и Смир остался бы Смиром, с рок-музыкой или без оной.
Смир и стиль
Смир машет длинными костлявыми руками, точно бесприютная сирая птица. Даже фирменные вещи на нем смотрятся точно на бомже.
Полное отсутствие лоска, ассоциальность, невозможность приткнуться, вписаться, с честными глазами заявить «я свой» – выдают собственный стиль.
Стиль, противоречащий мнению большинства. Представлению о том, как должен выглядеть издатель, основатель книжной серии.
Андеграунд, пытающийся стать мейнстримом и одновременно остаться андеграундом?
Не выйдет!
Гламурятина
В самое голодное талонное время пришлось мне танцевать на какой-то пафосной пирушке, устроенной для русских иностранными партнерами. Эротическое шоу, репродукции Бердслея по стенам, показ модных бикини. И главное событие вечера – банкет. Не простой – навороченный. Гвоздь программы – кремовые пирожные в виде половых органов.
Гости брали кондитерскую диковинку двумя пальцами и кто смущаясь, а кто и напоказ потребляли продукцию, подтрунивая над поедающими пирожные неподходящей им «ориентации» гостями.
Хорошенькие девушки в кружевных передничках и чулках обносили гостей напитками. Официанты в набедренных повязках тарзанов то и дело доставляли в зал ароматные шашлыки и водку.
Манерные геи томно посасывали эклеры, обучая древнему искусству смущенных художниц, приглашенных на званую вечеринку и еще не успевших проникнуться заморским гламуром.
Но это было еще не все.
– Но где же настоящие русские мужики? – взывал итальянский кутюрье, одетый в песцовую шубу, из-под которой торчала нарочито дырявая майка. – На показе мод я не увидел
Русские мужики, а именно солдаты-срочники как раз и должны были появиться в разгар банкета, громко маршируя по подиуму. Их уже давно доставили, и теперь парни изнывали за кулисами, мучаясь от голода и дурея от скуки.
Мы, танцовщики, уже успели пообщаться с ними и даже присутствовали на репетиции. Собственно, военные делали то, что они умеют лучше всего, так что в этой части представления никто не ожидал ни малейших сюрпризов. Ну потопают они под аплодисменты зала, а потом попрыгают в грузовики, армейское начальство получит деньги – и все.
В самый разгар вечера, когда все уже устали и от показа моды, и особенно манекенщиц и манекенщиков, раздался громовой топот кирзовых сапог. На подиуме выстроилось небольшое подразделение солдат.
Представьте себе: полуобнаженный персонал и подвыпившие гости. Почувствуйте запахи горячих блюд и разносимого по залу шампанского. Заметьте крошечные, покрытые инеем стопочки настоящей, «непаленой» русской водки. И догадайтесь, что чувствовали голодные солдаты, которым отдали приказ маршировать. С каждой секундой гул от подбитых железом сапог становился все громче и громче, пока не сделался оглушительным. Одновременно с солдатами на гламурный банкет прилетел запах трех десятков разгоряченных молодых мужских тел, услышав который, полуголые официантки в панике заторопились к выходу. Кутюрье запахнул на груди шубу, точно ему вдруг сделалось зябко. Кто-то надрывно смеялся, кто-то, размахивая в воздухе шашлыком, зазывал солдатиков присоединиться к банкету.
– Стоп! Раз-два! – послышалась команда. – Кру… – отдающий приказы из диджейской рубки вдруг подавился последним словом.
– Вольно! – скомандовал кто-то из зала в наступившей тишине. – К уничтожению банкета приступить!
Еще не верящие в свое счастье солдаты послушно качнулись в сторону зала и стекли туда живой, горячей лавиной.
В одну секунду было сметено все мясное, рыбное, сладкое. Голодные парни запихивали в рты гламурные пирожные, не обращая внимания на их форму. Все это немедленно заливалось шампанским и водкой. Еще, еще, пока опомнившееся начальство не дало команду «По машинам!». Крем заедался соленым огурцом, за рыбой следовал коктейль, из которого прямо на пол выбрасывались мешающие зонтики и соломинки.
За пару минут на столе не осталось ничего съестного.
Поэтому, когда все же прозвучала команда «По машинам!» и одетые в однообразные «камуфляжки» юноши покинули банкетный зал, заглянувший на праздник фотограф мог запечатлеть лишь белые от пережитого шока, с потеками туши лица устроителей вечера и их гостей.
Полумеры
– Есть ли человек, которого ты не сможешь простить? – интересуется подруга, истая христианка.
– Есть.
– Неужели ты не простишь никогда? Ни при каком условии?
Я (подумав):
– Умрет – прощу.
– Полумеры! – отрезал О’Санчес, когда я передала ему разговор.
Ну да, конечно, это ведь он написал: «До полусмерти – это полумеры». После смерти, учитывая бессмертие души, выходит – тоже?