Ближние горизонты

Швырёв Владимир

Я слышал, как брат смеется рядом. В его смехе были те же чувства. Радость, злость, усталость, сила. Мы — все, кто остался жив, непроизвольно скалились, сверкая белыми зубами на вымазанных кровью и грязью лицах. Мы — стая победителей. В бою мы заслужили право на злобный оскал. И потом, собирая трофеи, мы еще долго кричали в сгущающихся сумерках, подражая волчьему вою, и слышали такие же крики в ответ, раздававшиеся со всех концов поля боя.

Мы были вместе. Мы были победителями, сокрушительной силой, которую ничто не могло сломить. Для нас тогда не было ничего прекраснее сражения и победы. В этом нам виделся смысл

жизни.

Вот только пьянящая радость моя тогда почему-то быстро сменилась печалью.

Я бродил по полю, и уныние, одолевшее меня, было осознанием бессмысленности всего, что до этого дня случалось со мной. Холод и печаль съедали меня. Я чувствовал глухую, тоскливую пустоту в своей груди. Я не знал, что со мной происходит. После яростного смеха, после дикой радости победителя горькие слезы вновь покатились из моих глаз. Впервые в моей жизни я ощутил всю тяжесть душевной боли. Боль эта была необъяснимой, и оттого тяжесть ее возрастала многократно. Я не знал, чем мне закрыть эту рану, как остановить ускользающую сквозь нее жизненную силу. Я не знал, что должен делать, и потому все, что оставалось мне, это слезы.

В тот момент я был рад только одному, тому, что эти настоящие слезы мои скрыла от других опустившаяся на поле битвы ночь. В темноте я остался совершенно один, но мне хотелось большего, я хотел спрятаться и от самого себя тоже. Подняв голову вверх, я выл от боли и слышал в ответ такой же вой, раздававшийся со всех сторон поля боя.

Сквозь слезы я видел бездну звезд. Я видел тонкий серп в небе. Это было все, что осталось небу от луны. Еще вчера диск ее был полон, но сегодня она сжалилась надо мной. Я смотрел на луну и чувствовал, как рана моей души постепенно затягивается. Луна лечила меня, а ее серебряный холодный свет пеленал и успокаивал мою боль.

Теперь я понимаю, что произошло в ту ночь. Луна, пожертвовав собой, отдала большую часть себя моему опустевшему сердцу, и я благодарен ей за то, что она для меня сделала. Жертвенность ее поступка с тех пор наполняла мое существование смыслом.

И вот время прошло, и все прошло вместе со временем. Множество жизней — множество смертей. Пустота как часть великой Пустоты. И нет никого рядом. Только моя причастность ко всему пережитому осталась вместе со мной.

Я давно научился безжалостно расставаться с такими воспоминаниями, и лишь во сне на меня накатывала слабость, и я ничего не мог с собой поделать — мне очень сильно хотелось вернуться назад, в те времена, когда все в жизни могло быть таким мучительно простым и ясным.

Почувствовав слабость, я просыпаюсь. Я разрываю эмоциональную связь со всем тем, что мне довелось пережить. Только так, с холодом в сердце, я могу позволить себе возвращаться к тому, что давно минуло. Это нужно мне для того, чтобы постараться понять правильность своих и чужих поступков. Только так, с холодом в сердце, я могу спокойно оглядываться на свое прошлое, не опасаясь, что оно затянет меня в свой губительный омут, полный тоскливой жалости к самому себе.

Когда я был моложе, мои размышления о прошлом всегда начинались одинаково: «Что было бы если…» Теперь я понимаю, что никакого «если» быть не могло. Наш жизненный путь изначально определен, и наша воля не имеет к этому ни малейшего отношения. В таком порядке вещей нет никакой мистики. Не мы определяем, быть

нам зачатыми или нет. А ведь с этого все начинается.

Чужой случай и чужие обстоятельства — вот две вещи, играющие в нашей жизни решающее значение. А все, что мы считаем проявлениями свободы воли, есть нечто иное, как исполнение предначертанного случайными линиями плана. И если следовать логике и отступить на одну жизнь назад, то и наши родители тоже ничего не решали, потому как сами от момента собственного зачатия не обладали правом на свободу воли.

Вот и все. Цепь событий, сколь бы длинна она ни была, замкнулась. Свободы воли нет — это первое, что мы понимаем, становясь по-настоящему взрослыми.

Избранность — вот еще одно понятие, которое долгое время не давало мне покоя. Теперь мои глаза открыты. Я ясно вижу свет. В мире, в котором все решает случай, не может быть избранности. Я говорю об избранности, о которой втайне помышляют многие. О той избранности, о которой думают как о святом предназначении.

Мессианство — еще одна фантазия нашего воспаленного эго, суть болезненности которого в нежелании признавать собственную никчемность. Ничто, кроме прожитых лет, не убеждает нас в тщете надежд на славу будущего, за которыми, как оказывается, не стоит ничего, кроме слепой гордыни.

Страшно ли мне сейчас? Нисколько. Я убил свой страх. Я смотрю на мир. Я смотрю внутрь себя. Мне не перед кем кривить душой, потому что нет никого рядом со мной. Я один. И мне не страшно. Спокойствие мое сродни безумию потому, как известно уже, что меня ждет.

Прошла пора томительного ожидания. Я смог устоять против соблазна разочарования, когда я упал на песок арены и понял, что проиграл. Я смог удержаться от радости, когда услышал: «В глазах твоего брата был страх». Эти слова могли означать только одно — мне выпал шанс. Произошло то, что уже никогда не должно было произойти.

Что повлияло на изменение моей судьбы? Личная воля? Избранность? Вовсе нет. Тому, кто задается подобными вопросами, никогда не удержать равновесия. Чужой случай и чужие обстоятельства — вот правильный ответ на все сомнения. Чужой случай и чужие обстоятельства — вот Высшая воля. Я понял ее смысл, и теперь я преклоняюсь перед ней. Теперь я признаю ее власть.

Отныне я знаю и готов сказать: «Высшая воля — вне всяких сомнений, но моя личная — никогда».

Свобода воли лишь видимость. Это жестокая иллюзия, чтобы избежать самообмана которой, нужно вовремя успеть признать, что ее просто не существует. И что же потом? Мой ответ, а значит, мой путь таков: «Потом нужно смириться и быть дальше». Это удел Защитника. Удел того, кто ЗНАЕТ и с этим продолжает жить.

«В глазах твоего брата был страх» — эти слова потрясли меня. Я услышал их от самого Ключника. Он нашел меня под вечерним небом. Я сидел на теплых, прогретых за день, камнях террасы. Ключник знал, где искать меня. Здесь было место моего покоя.

Моя терраса находилась на вершине огромного серого камня, который имел почти идеальную пирамидальную форму. Эта удивительная форма не была рукотворной. Каменотесы далекого прошлого лишь подчеркнули ее совершенство, убрав небольшие неровности. Они же прорубили ступени, ведущие на его вершину. Следы их грубой работы давно потемнели и сгладились от дождей и ветров, и теперь казалось, что так было всегда.