Ближние подступы
Шрифт:
Скажешь: <99>
— Ну пусть теперь до утра нас немец не тормошит. Спокойной ночи.
Ответит строго:
— Взаимно.
Станет с себя что-то стаскивать, приговаривая:
— Все дранье, все дранье напролет!
Утихомирится и захрапит — не растолкаешь.
А утром как ни в чем не бывало — и не вздумай усомниться — пожалуется, до чего чутко спит:
— Кошка пробежит ночью, я — луп глазами, кто-нибудь охнет во сне, я — луп, ветер дернет ставень — я опять: луп. Так и луплюсь всю ночь, караулю, не немцы ли на подходе.
О Сталинграде. Немецкое сообщение 23
"Наши храбрые солдаты защищаются от значительно превосходящих по силам и более приспособленных к бою и погоде большевиков".
24 января: о прорыве Красной Армии "на юг от Ладожского озера".
— Я с дикого ума как стал палить и, представьте, одного немца зажег. Хвост задымил. Попал! А тут наши летят. "Яшки", давайте! — кричу. — "Яшки!" ("Яки"). Потом мне б только мертвецки заснуть — ничего больше не надо.
"Приказание по войскам 30-й армии.
1. По реке Волга построить систему фланкирующих дзотов, вести фланговый и косоприцельный огонь по плесу р. Волга. Имеющиеся огневые точки, фланкирующие р. Волга, проверить, а в необходимых местах построить новые.
2. Установить проволочное заграждение через р. Волга в месте стыка с 130 осбр и вдоль берега до стыка с 220 сд, обеспечив прострел их фланговым и косоприцельным огнем".
Встречная женщина сказала:
— Немец. У него бабий платок толщенный на голове <100> намотан. Соломенные боты на сапоги. Срам смотреть.
"25.1. 43 г. Колхоз "Колос".
Слушали т. Рыбакова, который информировал распоряжение военкомата о запрещении разрушать военные блиндажи, собрать убитых бойцов на территории земли колхоза и похоронить их.
Слушали т. Рыбакова о подготовке к весеннему севу, который пояснил, что семян на посев нет, поэтому нужно семена изыскивать внутри колхоза, т. е. собрать среди колхозников.
Опросом колхозников установили, что семян у колхозников нет, так как по трудодням колхозники не получали".
Неведомыми путями дошли стихи угнанной из Ржева немцами семнадцатилетней Веры Виноградовой:
На окраине в темной пропасти,
В Кенигсберге несчастном живу.
Живу-мучаюсь, только думаю,
Как на Родину я попаду.
А ночами мне домик грезится.
Где до тех пор я жизнь провела…
А теперь вот живу я в Германии,
В этой камнем покрытой стране,
Все бетонное, все холодное,
И не тлится ни искры нигде.
Немецкое сообщение по радио 26 января:
"Наступление Советов на некоторых участках Восточного фронта продолжалось и вчера с новой силой. В тяжелых оборонительных боях против многократно превосходящих сил врага немецкие армии сдерживают угрозу окружений".
Женщина из Ржева:
— Где наша тюрьма, у них учреждение. Им нужно маскироваться, они там берут простыни для белых халатов. Шьешь. За это банку железную из-под их <101> консервов литровую зерна. На базар что-нибудь вынесешь — немцы на марки что-нибудь купят. А другой — отнимет, а другой — заплатит. На эти марки ведро шелухи купишь у русских, которые
Приказ: поодиночке не выходить из расположения части. Но сопровождающего мне не дали — бойцы подразделений штаба брошены на передовую, где сейчас на счету каждый штык.
Показали по карте маршрут — в полк, пять километров. Там взяты пленные, надо срочно допросить.
Я шла проселком, потом лесной тропой в изреженном войной лесу и дальше по вытоптанной в снегу тропе, держащейся то у опушки, то скашивающей путь полем.
Всю дорогу сильно мело.
Я дошла в указанную мне на карте точку, где оборону занимало подразделение полка. Здесь была прежде деревня, теперь остался один дом с развороченной крышей, окна без стекол, стены продырявлены пулями и осколками снарядов. За домом притулилась пушка; ее ночью выкатывают, несколько выстрелов по противнику, и опять прячут за дом. Бойцы находились в землянках, от которых к дому прорыта траншея. Теперь им на горе подкинули сюда, в этот полуразрушенный дом, пленных. Охранявший их часовой не впустил меня. Позвали командира роты. Я намеревалась допросить пленных "на месте", как мне и было сказано. Но командир роты, отметив, что я при оружии — пистолет в кобуре на ремне, — значит, никаких с его стороны нарушений устава караульной службы, поспешно вывел пленных и вручил их мне вместе с их солдатскими книжками.
— Забирайте! Людей у меня побило. Некому да и на черта охранять тут их.
Пленных было трое. Трое верзил в грязно-белых ватных комбинезонах с капюшонами — так обрядили немцев этой зимой на нашем участке.
Командир роты и часовой спрыгнули в траншею и скрылись. Я осталась одна с пленными.
— Пошли! — в некотором недоумении сказала я.
Они за мной. Мы вышли в поле, и я с испугом обнаружила, <102> что за это время снегом замело тропу, по которой я дошла сюда, и мне теперь не пройти наобум тем же путем — собьюсь, заплутаю, еще и угожу со всей компанией к немцам. Ведь сплошной обороны нет.
Как быть? И тут мне спасительным показался провод связи, протянутый на шестах через все поле по азимуту. Он выведет к какому-нибудь нашему штабу…
Я велела немцам идти вперед, опасаясь, что за спиной у меня им легко сговориться и напасть. Теперь они шли гуськом, о чем-то переговариваясь, слова не долетали до меня. Мы были в открытом поле одни, неподалеку в стороне — лес. Было мутно от снега. Больше всего меня страшил мой пистолет, которому я обязана была всей этой ситуацией. Им ничего не стоило отнять его у меня, разделаться со мной и скрыться в лесу.
— Vorsicht! Minen! — Это вырвалось инстинктивно. — Не разговаривайте, не отвлекайтесь! Смотрите под ноги! — прерывала я их разговоры на ходу или сговор, как могло быть. — Будьте внимательны! Ступайте след в след. Не торопитесь!
Мне не было известно, заминировано ли поле, но этот мой призыв "осторожно! мины!" сплотил нас.
Пленные громоздкие, неуклюжие в своих толстых стеганых комбинезонах, переходящих от плеч в капюшон, схватывающий неповоротливую в нем голову, продвигались с опаской, проваливаясь то по колено, то по пояс в снег, тщательно стараясь попасть в след впереди идущего. А я в состоянии предельного напряжения твердила в голос, замыкая наше причудливое шествие: