Ближний взгляд. Тексты этих лет
Шрифт:
— Да, у нас двухэтажная декорация и лестница, перевозка и установка которой стоит больших денег. И мы оплачиваем эту лестницу.
— И с этой лестницы мы хором: «Бала-бала, бала-бала». Только для этого и нужна ваша лестница.
— Лестница — художественное решение спектакля, и я от нее не откажусь. — Юрий Иванович шагал по тесной гостиной взад-вперед, бумажной салфеткой утирал рот и руки от остатков семги. — Вы, Андрей, все время в оппозиции, постоянно. Мне это надоело. Постоянно подначиваете людей. Вам не нравится мой проект? А мне не нравится, что у вас на лице написано недовольство, и это видно
— Снимите меня с роли, — буркнул Корецкий, по-прежнему разглядывая стоящий на полу стакан.
Елизавета всполошилась:
— Перестаньте! Совершенно неуместные разговоры. У нас большая успешная поездка. Везде были проданы полные залы, и в Днепропетровске, и в Мариуполе. И завтра, заметьте, третий день подряд играем, а у нас аншлаг. Не знаю, куда посадить начальника аэропорта. И еще утром прилетает на переговоры наш американский партнер Иван Досплю.
— В каком смысле? — я как-то рывком впрыгнул из отупения, в котором находился.
— Что значит, в каком смысле? Он приглашающая сторона, он везет нас в Канаду. Предлагает прекрасные условия, серьезный человек — специально едет познакомиться. В октябре у нас четыре спектакля в Канаде, я вам все это говорила.
— Нет, это я понимаю, а вы еще сказали…
— Что я сказала? Иван Досплю.
— Да, вот это.
— Это фамилия! — Елизавета повысила голос. — Он француз из Канады, молдавского происхождения, наш, русский. Украинец.
— А-а-а…
— Э-э-э! — подал голос из угла наш старый комик Ефим Ефимович Соткин. — Сталбыть, смотреть будет? И язык понимает? Это, стал быть, задачка. Не облажаться бы.
Юрий Иванович оскорбленно крякнул, вскочил со стула и двинулся к дверям. Обернулся и крикнул:
— Завтра в двенадцать репетиция!
— Юрий Иванович, Юрий Иванович, мы сейчас успокоимся и всё-всё решим. Если нужна репетиция, значит, будет репетиция. Только Маргарита Павловна не совсем здорова.
— Ну так репетируем без Маргариты Павловны.
Администраторша Катя захлопала глазами:
— Как же, Елизавета Трифоновна, Гена же отпущен, у него съемка в Москве.
— Это когда же он, сталбыть, успел? Мы ж только разгримировались и по паре рюмок приложились. Да я с ним трепался час назад.
— Не час назад, Ефим Ефимович, а час двадцать назад. А теперь он уже в самолете. У него ночная съемка, а в 14.30 он летит из Москвы обратно к нам.
— Тётеньки-митёньки, гвозди бы делать из этих людей.
— Что, Ефим Ефимович?
— Не было б в мире крепче гвоздей.
Атмосфера в полулюксе взорвалась вулканом. Елизавета неожиданно глубоким трубным голосом крикнула:
— Как в 14.30? Он вылетает в 11.30, это наша договоренность!
Она еще продолжала зычно гудеть, а Катя тонким флейтовым звуком щебетала:
— Рейс 11.30 только с первого июня, в мае его нет. Он сказал, что успеет, мы его встречаем в половине пятого.
— А если задержка? — ухал контрабасом Юрий Иванович. — Если задержка хоть на час?
Соткин подквакивал:
— Как же это, в день спектакля?! Тетеньки-митеньки, как же это?!
Кричали, что Новавитов «вообще позволяет себе»,
Неловко было отмалчиваться в общей кутерьме, ну, я и подавал тоже помаленьку голос:
— Да подождите, заранее-то чего паниковать? Все равно он уже в воздухе.
Я думал, затеряюсь в общем хоре, но почему-то именно мой голос был услышан и возмутил всех. На меня набросились все разом:
— А вам всегда все равно!
— Что значит — в воздухе?
— Не паника, а попытка спасти спектакль!
— Вы как посторонний наблюдатель!
— Ты давно живешь вне!
— Вам чем хуже, тем лучше!
— Ты всегда…
— Вы в последнее время…
Я испугался. Просто по-настоящему испугался. Ощутил кожей их общую неприязнь ко мне. Почувствовал, что этот крик, этот гнев — вскрывшийся нарыв. Набухал он давно, и вот теперь по пустяковому проколу вся гадость рванула наружу под жутким давлением. Был шум и гам на тему, что «театр наш дом, и если хоть одна подпорка шатается, то крыша рухнет нам на голову».
Но тут вступил Корецкий, оторвав наконец взор от своего стакана:
— Да не рухнет на нас крыша, потому что подпорка у этого дома всего одна — Гена, на нем все стоит, — а если она рухнет, то туда нам и дорога.
Ну, само собой, про меня сразу забыли, и весь гвалт обрушился на Андрюшу Корецкого.
Время шло к полуночи. На столе появились еще бутылки и еще закуски. Мысли забродили зигзагами, и спор перешел в творческую плоскость. Если честно (а после опустошения очередной бутылки все речи начинались с этих слов — «если честно»), так вот, если честно, то действительно — интерес к нашему спектаклю определялся одним — в центре его стояла популярнейшая фигура Гены Новавитова. Он и в кино, он и в сериале, он и частный сыщик, он и бандит, он и певец, и секс-символ, он и загадка, он и душа нараспашку.
СЛАВА! Самое загадочное явление под небесами, опровергающее естественное течение жизни. Загадочнее, чем шаровая молния. Вот! Только с ней можно сравнить славу. Не то чтобы не было никаких разумных объяснений ее приходу, вовсе нет — объяснений полно.
Завихрение мощного потока электромагнитных волн, случайно возникшее равенство сил, несущих положительные заряды навстречу друг другу, внезапно образовавшийся вакуум в естественной колбе, прикрытой мембраной земной атмосферы, мгновенно ставшей непрозрачной для частиц, несущих эти заряды. И наконец, — творение из ничего субстанции, которая до сих пор названия даже не получила. Это НЕЧТО! Не то чтобы твердое, но основательное, не то чтобы движущееся, а скорее ДРОЖАЩЕЕ — при микроскопической амплитуде и скорости, приближающейся к абсолюту. И вот эта дрожащая субстанция, чудовищно сжимаясь, обретая силу в саморазрушении, всасывает энергию двух потоков, предотвращая взрыв их столкновения и заставляя двигаться параллельно и однонаправленно. Общий заряд при этом возрастает не в разы, а по экспоненте. При этом кинетика минимальна. Направление движения — внутрь, а не наружу. Непрерывно увеличивающаяся потенция при незначительных внешних проявлениях.