Близкие люди
Шрифт:
— Значит, — Степан опять подцепил ее руку. Ему хотелось подержать ее за руку так, чтобы все это видели, — что мы имеем? Мертвого Муркина, который шантажировал Сашку и кого-то еще, о ком знал Петрович и собирался мне рассказать. Петровича, который умер предположительно от сердечного приступа, так ничего и не рассказав. Зато из его сообщения явствует, что Леонид Гаврилин тоже каким-то боком нас касается. Вроде он совсем ни при чем, а оказывается, при чем. Сашка была в ночь на семнадцатое в Сафоново и видела мою машину. Утром семнадцатого Черный подобрал в котловане мою зажигалку, про которую вспомнил только сейчас. Из
— А тот, второй зам? — спросила Ингеборга, напряженно ловившая каждое слово. — Ну, которого сбила машина. Или имеется в виду, что его тоже сбил ты?
— Нет, — сказал Степан мрачно и вытащил пальцы из кулачка Ингеборги, — его сбил не я. Его пыталась убить его собственная жена, которая застукала, что он ездит к любовнице. Это менты сказали. Она к ним сама пришла.
— Господи Боже мой, — пробормотала Ингеборга, — ужас какой.
Все помолчали, как на поминках.
— Каким-то образом нужно точно установить, моя машина была той ночью в котловане или не моя, — наконец сказал Степан, — и если моя, то кто на ней ездил.
— Кто только на ней не ездит! — подала голос Саша. — Как это можно установить, когда столько времени прошло?
— Не знаю, — буркнул Степан, — понятия не имею.
— А зажигалка? Как она в котлован попала? Когда ты ее все-таки потерял?
— А черт ее знает. Я их всегда теряю, эти зажигалки. Я каждый день сигареты покупаю и новую зажигалку.
Ингеборга быстро на него посмотрела. Она еще мало знала его, но, даже зная его совсем мало, она очень отчетливо расслышала в его голосе фальшь. Он явно не хотел сообщать о чем-то своему заму и драгоценной подруге.
— Я должен подумать, — сказал Степан, отвернулся и стал рассматривать рыбок в аквариуме, — Черный, оставь мне зажигалку. Может, я чего дельное вспомню. Только я еще раз хочу сказать, ребята, — я Муркина не убивал. И Петровича тоже.
— С чего ты решил, что Петровича… Петрович же от сердца умер!
— Да, — согласился Степан, — от сердца.
Им было неловко друг с другом, и это было ужасно. Степан не мог рассказать про пузырек, найденный в спецухе Петровича, Саша нервничала, а Чернов делал вид, что ничего не замечает.
Кроме того, и зама, и офисную барышню, как про себя называла платинововолосую Ингеборга, вконец измучило любопытство — появление шефа на людях с дамой, очевидно, было явлением редким и загадочным, требующим немедленного и долгого обсуждения.
Поэтому ужинать ни зам, ни барышня не остались. Чернов еще потискал Ивана, покрутил, потряс, пободал, выражая нежность, а платинововолосая напоследок оглядела Степана и Ингеборгу встревоженными оленьими глазами, и они ушли. Последний раз мелькнули белые волосы и стильная куртка «Беннетон», швейцар в «драконовом», только синем, халате распахнул перед ними дверь, и они исчезли из виду.
— Пап, а мы что, тоже есть не будем?
— Будем, будем, — успокоил Степан сына.
Голова болела, в ней было множество всякого-разного, неприятного и страшного, поэтому в данный момент Павел Степанов Ингеборгу совсем не боялся и думать о новом способе дрессировки зверей ему было некогда.
— Что такого ты знаешь про эту зажигалку? — спросила Ингеборга. — Что ты не стал им говорить?
— Я не стал им говорить, что я свою зажигалку «Кельн Мессе» выбросил
— Третья?
— Ее мог привезти только Белов. Или это просто какие-то космические совпадения. Таких не бывает.
— Ты же сам сказал, что Белов тогда не курил!
— Ну и что? Он мог просто прихватить ее как сувенир.
— То есть ты считаешь, что в котловане ночью был твой второй зам?!
— Или кто-то, кому он подарил эту дурацкую зажигалку.
— Подарил? — переспросила Ингеборга изумленно. — Кому он мог ее подарить?!
— Кому угодно, — сморщившись, сказал Степан, — Чернову, к примеру. Это вполне в его духе. Тем более Черный злился, что в Германию не он полетел, а Белов. Понятно?
Приговора осталось ждать совсем недолго. Недаром и снег пошел. Снег в мае после такой жары — верный признак наступающего конца света. Порой ему самому трудно было разобраться в собственных мыслях — где спектакль для деревенских идиотов, а где правда.
Ужасная правда, которая грозила ему клюкой, как смерть, и тень от этой клюки подступала к нему все ближе и уже почти касалась сбитых носов его ботинок.
Дьявольские тени больше не тревожили его, но тех нескольких разов было вполне достаточно. Он знал, что в следующий свой приход сатана потребует от него жизнь, и он безропотно и трусливо отдаст ее, потому что бороться он никогда не умел и вообще не знал, как это делается.
Он замычал от жалости к себе и от сознания, что теперь-то его жизнь уж точно пропала, и взялся руками за голову. От этого движения тени шевельнулись в углах, а собственная голова показалась ему чьей-то чужой головой.
Может… сбежать? Сбежать, пока сатана не пришел за ним?
У него есть деньги — совсем немного, но хватит на билет в общем вагоне до какой-нибудь неблизкой станции, а там — сойти с поезда и идти пешком, через поля, через дремучие леса, через озера, реки и горы до тихой обители, где его примут, пожалеют, оберегут от всех напастей.
Он отнял от лица сухие и жесткие руки и диким взглядом обвел свое жилище.
Вон кровать с серой от грязи и времени наволочкой и сбитым в комья тощим ватным одеяльцем. В нижний переплет окна вставлен кусок желтой фанерки. Стол, а на столе стаканы, грязные тарелки, огуречные хвосты и пристывшие к блюдцам высохшие селедочные кости. И часы тикают так, что тянет сейчас же повеситься над этим столом с селедочными костями, не видеть ничего, особенно желтой фанерки вместо окна…
Как это все с ним вышло? Почему он здесь? Где родители и светлая квартира, залитая спелым, как дынька, южным солнцем? И где запах кофе, чистоты и материнских духов, всегда витавший в кухне? Кто теперь спасет, защитит, не даст пропасть? Кому он теперь нужен?!