Близкий контакт
Шрифт:
— Понимаю, чего же тут не понимать? — пожал плечами Дзюба, хотя сидеть на больничной тумбочке становилось неудобно.
— Молодец. Итак, для двустороннего контакта необходимо эту молнию поймать, определить ее в какое-то подобие… автоклава, чтобы изучать не только физический состав плазмы, но и ее информационную составляющую, которая принадлежит иным. И тогда можно скачать что-либо оттуда, если у информполя такого зонда, воспринимаемого нами как шаровая молния, предположим, открытая структура. Представляешь, как это было бы здорово! — И хотя Орехов торопился, ничего важного не пропускал. — Далее. Поймать
— И вы?.. — но завершить вопрос Дзюбе весь перебинтованный Орехов не дал.
— Мы построили довольно мощную машину, и даже сумели загнать в нее одну из шаровых молний… Вернее, сами ее создали, потому что это мы уже умеем. Так вот, по теории одного нашего… гения, они могут между собой связываться, и если бы мы поймали хотя бы одну, пусть и самодельную, мы бы получили, пусть и ограниченный, но все же контакт с другими такими же, которые в неисчислимом количестве плавают где-то по всему нашему Земному шару. Ты экспериментами по телепатии когда-нибудь интересовался, психолог?
— Я знаю, что эффекты зафиксированы очень занимательные. — Теперь пришла очередь Дзюбы осторожничать. — Известно, если научить прохождению лабиринта одну какую-нибудь крыску, например, где-нибудь под Москвой, то такой же лабиринт в Австралии другая какая-то крыска начнет проходить заметно быстрее и с меньшим процентом ошибок. А третья побежит еще быстрее, предположим, где-то в Коннектикуте, или…
— Молодец, но я не о том, не о мелочах.
— Ничего себе мелочи? — удивился Дзюба. — Да это же практическое, экспериментальное доказательство…
— Для нас — мелочи, а посему — продолжаю. Мы сотворили все же одну шаровую молнию, но она взорвалась. Кажется, что-то в принципе не так сделали в машине. — Орехов опять, уже в который раз попробовал отплевать с губ бинт. — Слушай, убери ты мне его, говорить мешает!
Дзюба осторожно, кончиками пальцев попробовал мокрый от слюны бинт передвинуть, а Орехов тем временем вещал, не останавливаясь:
— Я очень близко стоял к автоклаву, хотел все высмотреть, а когда рвануло, меня и осколки достали, и огнем тоже… Но главное, — он впился в Дзюбу испытующим глазом, — мне удалось кое-что понять, или вычитать из этой молнии… Она была почти живая. И может менять параметры человеческого мозга, какие-то индукции при этом происходят, понимаешь?.. Нет, ты вот что скажи — веришь ты мне или нет?
От ответа зависело очень многое. Все же Дзюба осторожно спросил:
— Вы это на самом деле почувствовали?
— Ну, энцефалограмму у меня в тот момент никто не снимал… А если бы снимал, то просто решил бы, что распад плазмоида вызвал электронаводки, и бедные мои мозги получили магнитный удар, ничего более… Но ведь я определенно знаю, что это был не простой удар, это было что-то… похожее на мысль, которую мне кто-то высказал, или напрямую внедрил в сознание, будто бы внушением, если внушение может иметь ударный характер.
— Допустим, — кивнул Дзюба, подчиняясь авторитету этого человека. — И вы почему-то решили пригласить меня, экспериментального психолога… А зачем?
— Мы
У него, по всей видимости, был такой юмор, хотя Фрейда он, по всей видимости, читал. Хорошо, что Дзюба отнесся тогда к этим словам как к шутке… в которой, впрочем, по пословице, оказалась все же доля шутки. Потому что дальше Орехов был серьезен, еще как серьезен.
— Ну, ты согласен? Ты скажи, что согласен, а возражения твои я выслушаю, когда… поправлюсь хоть немного.
— Возражения, конечно, есть. К тому же, — Дзюба не очень-то знал, как продолжить, — я — не психиатр, а тут, кажется, психиатр был бы полезнее.
— А вот и нет, — решительно отозвался Орехов. — Психиатр во всем этом увидит отклонения, которые следует как-нибудь медикаментозно подавить. Ты же, как я понял из статей, открыт для новых идей. И согласен над ними поразмыслить, поискать рациональное зерно.
Больше он ничего сказать не успел, потому что в палату вкатилась сестричка, проводившая сюда Дзюбу. У нее в глазах стояли слезы, вероятно, из-за выговора, который ей учинил врач. Который тоже за ней решительно вошел.
Тогда разговор так и окончился. Врач, не слушая ни слова поперек, выгнал Дзюбу, даже накричал на него немножко, хотя сам-то Дзюба этого и не заметил. Он размышлял о том, что услышал от Орехова, и не было ему никакого дела до вежливых врачебно-служебных оскорблений.
Текила показалась мне сладкой, невкусной и слишком крепкой. Дзюба выжимал в нее лимон и пил с солью, в отличие от меня, она ему нравилась, он даже причмокивал. Расположились мы на кухне, хотя квартира у него была огромной, я и не представлял, что такие бывают. Она лучше всего доказывала его статус, вот только мне все же показалось, что любил он только кухню. А я-то и не спорил, я ждал продолжения.
— Дальше, юноша, начинается самое странное, — заявил он, закуривая сигару. Заметив, как я морщусь и от дыма, и от текилы, предложил: — Может, тебе чего закусить найти? Нет? Ну, ладно.
В окошко ударил плотный заряд снега. Он усмехнулся.
— Вовремя мы доехали, не люблю пургу. — Взгляд его уплыл, словно бы он видел не меня на его же кухне, а что-то еще. — К началу апреля я числился в лаборатории Орехова, и не мог понять, что должен делать среди этих физиков, технологов, прибористов и лаборантов всех сортов. Меня уговаривали не торопиться, подождать, пока Орехов выйдет из больницы, мол, тогда и выяснится, зачем он взять меня к себе. Потом он появился, худой, как щепка, крикливый, скачущий как кузнечик на одном костыле в помощь своей левой ноге, и с обожженным лицом. Вроде бы, он собирал новую установку, — Дзюба улыбнулся. — Этим он загрузил всех, кроме Людочки и меня, с нами он начал другую игру.