Близнецы Фаренгейт

Фейбер Мишель

А между тем, в словацком городе, далеко отсюда, дэт-металлическая группа прорывалась через свой демонический репертуар. Орда обезумевших фанатов раскачивалась в такт каждому рывку и прыжку музыкантов. Барабанщик, которого издали можно было спутать с Морфеем, здорово отставал от них со всем своим тяжелым вооружением, давя на педаль большого барабана, молотя по тарелкам. Вблизи динамиков гром стоял титанический. Снаружи здания он походил на глухой рокот. А в полумиле — дальше, по улице — ничего уже слышно не было.

В таверне же «Блага» шум понемногу усиливался. Официантка убирала со столов тарелки. По окнам постукивала ледяная крупа. Ансамблик играл, Морф и Ильдико все еще танцевали. Морф не отрывал взгляд от скользящих по полу ступней Ильдико, ему вовсе не хотелось отдавить своей нареченной

ноги. Впрочем, для начинающего он справлялся очень неплохо.

Усилия, коих потребовало исполнение «Лох-Ломонда» в темпе вальса, начинали сказываться на музыкантах. Аккордеонист наклонился к гитаристу, что-то пошептал ему на ухо. Два комплекта седых усов покивали в унисон и музыканты заиграли древний хит «Фонограф-Ансамбля» [16] . Ильдико, уткнувшись носом в грудь Морфа, приглушенно захихикала в его рубашку. Он сжал ее бедра, потом расслабленно уложил мощные предплечья на теплую спину девушки. В ноги себе он больше не смотрел, а просто прижался, не прерывая движения, щекой к ее плечу.

16

Первая в Венгрии поп-группа.

— Да, — сказала она. — Самое то, ты все понял правильно.

Табита Уоррен

Уважаемый сэр.

В виде добавления к некрологу Табиты Уоррен, опубликованному Вами 3 ноября, хочу сказать, что я был, по-видимому, последним из взявших у нее интервью журналистов. Основываясь на нашей с ней встрече, я написал для «Индипендент » статью о ней, которая, вследствие настоятельных просьб Джека Уоррена, напечатана так и не была. Если бы статьябыла напечатана, неверная картина последних лет жизни Табиты никогда бы не получила столь широкого распространения.

«Авторизированная версия» событий состоит в том, что «Кошачья лапа » стала последней книгой Табиты, что она не видела необходимости добавлять к главным своим произведениям что-то еще, что она получила все, о чем когда-либо мечтала — включая, это стоит отметить особо, непомерное богатство. Вы сами повторили известную историю о том, как она однажды подожгла от ресторанной свечи двадцатифунтовую банкноту, и сказала, вздыхая, что, пока та догорит, отчислений за продажу ее книг у нее на счету появится в два раза больше.

Говоря со всей честностью, я, при получении мною задания взять это интервью, к числу ее поклонников отнюдь не принадлежал. Мои вкусы были более «литературными» и, несмотря на предположительную притягательность Табиты Уоррен для всех и вся, лично я находил ееoeuvre [17] легковесными. Бесконечная серия ее романов, в которых повествование ведется от лица обуянных страхом животных, представлялась мне занимательной, но построенной на ловком обмане — чем-то вроде «Обитателей холмов » с претензией на Кафку, как выразился я в написанной мною статье. Однако мой редактор считал Табиту великим мастером прозы, к тому же ходили слухи, будто из того, что в издательском мире любовно именовали «крольчатником», вот-вот явится на свет еще одна книга. («Любовно», не потому, что Табита и ее муж так уж всем нравились, но по причине доходов и шумного оживления в прессе, которые наверняка породила бы борьба за приобретение прав на ее новую вещь.)

17

Творения ( франц.).

Будучи человеком добросовестным, я заставил себя перечитать ее получивший наибольшее признание роман — дебютный, «Собачья жизнь ». Мне очень понравилось

то, как в нем подан распад отношений Нэйла и Кэтрин, увиденный невинными глазами их терьера, однако при чтении даже сильнее всего берущих за душу мест, меня не покидало неотвязное ощущение, что сама эта чуждость вИдения пса есть отговорка, оправдание беспомощности писательницы, ее неспособности разобраться в человеческих побуждениях. Эта неспособность увечит и остальные ее книги, ибо при всей ловкости писательницы, мы прекрасно понимаем, что написаны они не кошками, собаками, дельфинами, крысами и прочими зоологическими протагонистами, но женщиной, так и не сумевшей постичь, что, собственно, означает — быть человеком. Вот это фундаментальное противоречие я и намеревался обсудить с ней, когда отправлялся брать интервью.

Меры безопасности были приняты чрезвычайные, даже по меркам склонных к паранойе авторов бестселлеров. В поместье я ехал в лимузине с затемненными стеклами, а агентесса Табиты непрестанно занимала меня разговорами — на случай, если я каким-то образом все же исхитрюсь запомнить маршрут. Меня заставили подписать бумагу с обещаниями насчет того, что я не стану задавать вопросов, способных привлечь «неподобающее» внимание к преклонным годам миссис Уоррен, ее внешнему виду или отношениям с мужем. Пользоваться мне надлежало блокнотом, а не диктофоном — даром что в последнем случае меня можно было бы превосходнейшим образом подвергнуть судебному преследованию за любое мое измышление. Фотографирование былоverboten [18] , равно как и обсуждение юридических баталий Уорренов с их озлобленными детьми.

18

Строго запрещено ( нем.).

— Табите и Джеку до смерти надоело журналистское искажение фактов, — сообщила мне, многозначительно прищурясь, агентесса, пока мы катили по Девонширу к секретному месту нашего назначения. — Если они увидят еще одну статью в том духе, что «сумасшедшая старая Табита Уоррен одиноко живет в своем поместье, где ей некого любить, кроме домашних животных», они взовьются так, что крышу прошибут.

Бумагу я подписал, однако, увидев, наконец, дом Уорренов, невольно подумал, что если они и вправду прошибут свою крышу, то, по крайней мере, это будет крыша, способная заслужить высшую оценку «Английского наследия», крыша, изукрашенная елизаветинскими башенками и отстоящая от земли очень далеко.

И тем не менее, мое первое впечатление от Табиты Уоррен было куда более благоприятным, чем я ожидал. Она казалась смущенной, даже расстроенной поднятым вокруг нее шумом. Едва лимузин остановился у дома, как Табита вышла, чтобы поприветствовать меня улыбкой и предложить: «Может быть, займемся этим здесь, на солнышке?». Однако агентесса и муж Табиты немедля оттеснили ее в дом. Потом агентесса, напрочь лишенная, по всему судя, способности просто взять и уйти, потратила несколько столетий, выговаривая мне за все то, что я, по ее мнению, задумал написать. А следом бразды правления перенял муж, заявивший, что, согласно его договоренности с «Индипендент », интервьюировать следует их обоих, одновременно. Большой, угрюмый увалень в совершенно жутком двубортном коричневом костюме, он стоял у кресла, в котором сидела Табита, и его огромная, покрытая коричневыми пятнышками лапа покоилась на ее тонком плече.

Я настоял на том, чтобы поговорить с Табитой с глазу на глаз, и он пошел на попятный, однако в полном уединении нас все-таки не оставил. Через минуту после того, как муж Табиты покинул гостиную, я услышал, как он копошится в смежном с ней кабинете, якобы разбирая письма поклонников.

— Какой радушный прием, — сокрушенно сказал я и, повинуясь внезапному импульсу, решил проверить эрудицию Табиты: — Я ощущаю себя прямо-таки Шарлоттой Корде.