Близнецы на вкус и ощупь

Hoppla

— Сегодня, пожалуй, единственный день в моей жизни, когда Нора абсолютно пуста, — он взъерошил волосы руками, сбрасывая уличную пыль, и вгляделся в сквозной, до самого окна в крыше, лестничный пролёт перед тем, как продвинуться дальше к обеденному столу.

— Это знак богов, — Лаванда накладывала содержимое котла в две большие миски.

Подаренный часом ранее браслет из серебряных ракушек нежно звенел на тонком запястье. Что-то в ней и правда было русалочье… То ли аккуратные, но при этом такие нежно-домашние волны волос до пояса, то ли худоба в сочетании с пухлостью губ. А ещё она умела петь… Лаванда так всеобъемлюще наполняла собой помещение, что Джордж недоумевал, как

мог проскальзывать мимо неё взглядом в красной гостиной столько лет. Кто из них был Землёй, а кто Луной, — неизвестно, но ясно было безоговорочно, что с тех пор, как они рассекретились, их орбиты стали созависимы.

Она сделала полоборота головой, вынув волшебную палочку, и чётко вырисованный профиль разомкнул губы:

— Я поставлю чай.

— …Я люблю тебя.

Непривычно прозвучали слова в этом помещении, и Джордж не испугался их. Они сами собой рвались наружу, вопреки истории, где, стоя практически на этом же месте, он был лишён возможности не только произносить эту фразу, но и испытывать её смысл. Да, они вместе лишь месяц, но за этот же срок Билл решил жениться на Флёр, и почему он должен подавлять себя, если так диктует его внутренний танцующий человек? Когда вообще подавление было свойственно ему, Джорджу Уизли?

Грудь Джорджа вздымалась от адреналина осознанных чувств. Он не боялся невзаимности, потому что сутью любви была не обратная отдача, а сам её поток, существование. Факт… Поэтому даже если бы Мерида уехала навсегда, а он остался со своей болью, это бы никоим образом не умалило ни подлинности, ни значимости кристалла его любви. А кристалл Лаванды сиял, словно солнце. Он не резал острыми краями нутро. Не пробуждал среди ночи в необъяснимой жажде. Джордж был готов просто отдать его в эти руки без всяких гарантий и ожиданий, бескорыстно, честно и искренне. Не возводя стены неприступности и не играя в холод для набивания себе цены.

Лаванда повернулась полностью, положив палочку на стол. Она проследовала тремя шагами к парню и обвила руками его шею, соединив их лбы и кончики носа. Закрыв глаза, она глубоко вдохнула его миндальное тепло:

— Ты же знаешь, что сказал это зеркалу, мой солнечный.

…

Лямки топика спадали по очереди, задний ход босиком, минус шаг, минус два… скрип двери, ковёр под ступнями, стон пружины. Он ложится поверх, придавливая собой, ныряя под ткань маечки, всё ещё держащейся на груди. Губы мажут по губам размашисто, слетает прочь футболка, и каждая мышца рельефного торса отмечена, обласкана взглядом голубых радужек, покорена эстетическими рецепторами. Твоё имя, наши имена… Мы и сами — музыка, трели хрустального перезвона в ушах. Мы созданы творить и править, воспламенять и приводить в движение. Мы освещаем собой комнату, дом, Лондон. Твоё имя, наши имена… Слаще патоки, когда следуют друг за другом.

Падают на пол шорты и джинсы.

Загустевает воздух, и, кажется, само пространство трещит, как жилы линий электропередач.

Так горячо, что щиплет уголки глаз — за что мне такое счастье? Прикусывают бок зубы, руки тянутся ниже, чтобы устранить последние препятствия, и вот кожа на коже, без помех. Ныряют в волосы на макушке пальцы, а у их корней уже мокро. Желание взвинчивается в воздух, заставляя хотеть разорвать на куски.

Погружение и сладкий вдох, цепляются в раму кровати пальцы, проминается матрас. Рельефная кисть скользит, петляя, в ущелье между грудей как река, прорвавшаяся с гор. Языки играют

в салочки, иногда пленяясь сомкнутыми рядами зубов. Движение внутрь, и сорваны с губ первые стоны, они отлетают от поверхностей, вибрируя, растворяются в материи стен и мебели, но новые уже выносятся, дополняя.

Джордж слизывает влагу с плеча, вверх, по шее, останавливается у ушной раковины, шепчет неразборчиво, так лишь, что одна Лаванда понимает, прикусывая губу в очередном стоне. Лунки её ногтей впечатываются в его золотистые плечи. Унеси меня в свой космос, макрокосмос, потому что он больше истинного, так ощущается на губах эта бронзовая кожа на щеке.

Он приподнимается, обхватывают руки бёдра, мягкие подушечки по краям. Вонзаются близнецовые пальцы, словно в тесто, глубоко в ней наращивается темп, сбивая короткое и без того дыхание.

— Я люблю тебя, Джи, до самых звёзд…

Молодое тело напрягается, откинутое на подушки, осталась доля секунды, самая долгая доля секунды в истории перед тем, как его бедра последний раз ударят по её, и забвение унесёт тело в знакомый, но каждый раз уникальный, словно сон, горячий молочный океан, кончится воздух на последнем вскрике, и всё зло на километры вокруг распадётся на атомы, не выдержав мощи, рождённой двумя Творцами в слиянии.

Едва заметная косточка её шеи проступит сквозь изгиб запрокинутой головы, он коснётся горла, легонько сжав пальцы, и присоединится к ней в горячем океане, выныривая из него отрывистыми импульсами, увлекаемый под воду её пальцами, чтобы счесть, что умер, но проснувшись через неопределённое время лицом на её лице, грудью на её груди. Дыша в унисон, обнаружить себя всё в той же знакомой комнате близнецов на собственной кровати, совершенно обессиленным и счастливым.

«Ты — вся моя жизнь», — доносится снизу. Джордж закрывает глаза, задевая пушистым движением ресниц щёку Лаванды.

***

— Как ты сюда попал? — стояла Пэнси на последней ступени астрономической башни, ошарашенно глядя на Фреда, сидевшего лицом к закату, свесив ноги с перил.

— Ты не забыла, с кем имеешь дело? Я могу оказаться хоть среди ночи в спальнях Слизерина, чтобы задокументировать на патефон, как ты сопишь по ночам, — Фред улыбался вполоборота. Его волосы в свете опускающейся к горизонту звезды горели медью ещё ярче.

Паркинсон проследовала к перилам, опасливо глядя вниз, перегибаясь.

— Садись, не бойся, я зафиксирую тебя связывающим.

Переставив неуклюже несколько раз руки и ноги, девушка оказалась по ту сторону и присела на широкий край. Маленькая спина в белом летнем платье оказалась подле большой в голубой футболке.

— Брахиабиндо, — произнес Фред, и невидимые путы связали Пэнси с ограждением. Она поболтала, смакуя острые ощущения, ногами, висящими над огромной пустотой, кончающейся зелёным сочным газоном. Кожа сразу же начала аккумулировать излучающееся от светила тепло, а глаза пришлось прищурить, защищая от яркого света.

— Не знаешь, почему я тебе так легко и безоговорочно доверяю? — смеясь, слизеринка перевела взгляд на зелёный простирающийся ковёр вдали.

— Не знаю, это опасно, ведь у нас в семье Перси. Вот, — парень просунул руку в карман, — стибрил для тебя из-под носа у Пинс.

В руке лежали мятные конфеты.

— Ого, мои любимые! — радостно сгребла Пэнси овальчики в бумажной упаковке, — я думала, она их прячет в месте, не менее недоступном, чем люк под ногами Пушка!