Близнецы
Шрифт:
На другой день, часу в четвертом пополудни, фургон, начиненный певчими, несся, вздымая пыль, по переяславской дороге и, подъехав к корчме близ хутора Абазы, остановился. Дисканты просили пить, а басы просили выпить. Герою моему тоже хотелось было вылезть из фургона вместе с басами, и о ужас!
– из корчмы в окно выглядывала, кто бы вы думали, сама Прасковья Тарасовна! Он повалился на дно фургона и молил дискантов накрыть, его собою. Мальчуганы все разом повалились на него и так накрыли, что он чуть было не задохся. Слава богу, что басы недолго в корчме проклажались. Басы, учиня порядок и тишину в фургоне, велели почтарю рушать, а сами громогласно запели: "О всепетая
Так весело и быстро продолжали они путь свой без всяких трагических приключений, кроме разве что в яготинском трактире басы общими силами поколотили первого баса, покровителя Степана Мартыновича, за буйные поступки, а потузивши, связали ему руки и ноги туго, положили его в фургон и в таком плачевном положении привезли его в Переяслав.
По прибытии в Переяслав Степан Мартынович благодарил хор за одолжение и, простившись с ним, зашел к Карлу Осиповичу, попросил у него полкарбованца для необходимого дела. Получа желаемое, зашел он в русскую лавку, купил зеленую хустку с красными бортами и пошел на хутор, размышляя, о своем странствовании, исполненном таких, можно сказать_,_ драматических и поучительных приключений.
Подойдя к самым воротам хутора, он не без изумления услыхал женский голос, поющий:
За три шаги пiвника продала,
За копiйку дудника найняла.
Заграй менi, дуднику, на дуду.
Нехай свого лишенька забуду.
– Это Марина, это она, - подумал Степан Мартынович и вошел на двор. Войдя тихонько в кухню, он остолбенел от соблазна и ужаса. Марина, пьяная Марина, обнимала и целовала почтенного седоусого пасичника Корнея. Он не мог выговорить ни слова, только ахнул. Марина, отскочивши от пасичника, схватила его за полы и принялась плясать, припевая:
Ой мiй чоловiк
На Волощину втiк,
А я цiп продала
Та музики найняла.
– Марыно! Марыно! богомерзкая блуднице растленная, что ты робышь? Схаменыся!
– говорил Степан Мартынович. Но Марина не схаменулась и продолжала:
Ой заграйте менi,
Музиканти мої,
А я вам того дам,
Що ви зроду не бачили - i гу!
и запела снова:
Упилася я,
Не за вашi я;
В мене курка неслася,
Я за яйця .впилася.
– Цур тоби, отыдя, сатано!
– вскрикнул он и. вырвавши полы из рук веселой Марины, побежал в пасику. Найдя всё в хорошем порядке, он лег под липою вздохнуть от треволнений.
– А может быть, они во время моего странствия уже и законным браком сочетались, а я поносил ее блудницею непотребною!
– и в раскаянии своем он уснул и видел во сне бракосочетание Марины с Корнеем пасичником и что он был у сего последнего старшим боярином.
Солнце уже зашло, когда он проснулся. Придя на хутор, он нашел ворота затворенными, а кухню растворенную и на полу спящую Марину, а пасичник Корней под лавою тоже храпел. Он посмотрел на них, сострадательно покачал головою и, выходя в сени, сказал:
– А хустку все-таки треба ий отдать: она женщина богобоязненная.
На другой день отдал он ей хустку и просил, чтобы она никому ни слова не проговорила об его отсутствии, а она просила его, чтобы он тоже молчал о вчерашнем ее поведении. И они поклялися друг другу хранить тайну.
По истечении пяти с половиною седмиц возвратилися после долгого отсутствия благополучно на свой хутор и Никифор Федорович и Прасковья Тарасовна. Радостно отворял им ворота Степан Мартынович, высаживал из брички и вводил в покои. Когда суматоха немного утихомирилась, а к тому времени подъехал на
– Попрощавшися с вами, Карл Осипович, в середу, а в четверг рано мы были уже в Яготине. Пока Никифор Федорович закусывали, я с дитьми вышла из брички та и хожу себе по базару; только смотрю, на базаре стоит какой-то круглый будынок, и столбы кругом, кругом. Меня диты и спрашивают: Маменька, что это такое?
– Я и говорю: - Ей-богу, деточки, не знаю, надо будет спросить кого-нибудь.
– Смотрю, на наше счастье, идет какая-то молодыця. Я и кричу ей: - Молодыце! а йды, - говорю, - сюда!
– Она подошла.
– Скажи, голубко, что это у вас там на базаре стоит?
– Вона и говорыть: - Церковь.
– Церковь, - думаю соби, - чи не дурыть вона нас? Только смотрю, - и крест наверху, на круглой крыше.
– Господи, - думаю соби, - уж я ли церков у Киеве не видала, а такой, хоть побожиться, так, я думаю, и в Ерусалиме нет.
– Из Яготина заехали мы в Городище. Прекрасный человек - Лев Николаевич! А какие у него деточки, просто ангелы божии, особенно Наташа, особенно когда запоет, просто прелесть, да еще и пальчиками прищелкнет. И так полюбила моего Зосю, что заплакала, когда прощалися. Были в монастыре в Лубнах, заказывали молебен святому Афанасию. Точно живой сидит за стеклом, мой голубчик. Вот церковь - так церковь, хоть с нашим Благовещением рядом поставить.
j - Только не ставь рядом нашего нового иконостаса, - перебил ее Никифор Федорович.
– Ну, та я уж там этого не знаю. В Хороле тоже ночевали. Только я, признаться, его и не видала, какой он там той Хорол: проспала себе всю станцию, проснулась уже в Вишняках за Хоролом. Там-то мы и ночевали, а не в самом Хороле. Село огромное, только такое убогое, что страх посмотреть. Помещик, говорят, пьяныця непросыпуща, живет десь, бог его знает, в Москве, говорили, или в Петербурге, а управитель что хочет, то и делает. Как-бо его зовуть, того помещика, кат его возьми? Никифор Федорович, вы . чи не припомните?
– N., - сказал Никифор Федорович, - Оболонский.
– Да, да, N., так и есть N. А церковь какая прекрасная вымурована за селом, как раз против господского дома! Говорят какая-то генеральша Пламенчиха вымуровала над гробом своего мужа, - праведная душа! Еще в Белоцерковке тоже ночувалы и переправлялись на пароме через реку. Я страх боялася: паром маленький, а бричка наша - слава богу! Бело-церковская пани, говорят, страшно богата, а ест только одну тарань, и то по скоромным дням, а с железного сундука с червонцами никогда и не встает, - так и спит на нем. Говорят, когда загорелся у нее магазин с разными домашними добрами, - говорят, полотна одного, десятки, возов на сто было, и можно было б хоть половину спасти. Что ж вы думаете?
– не велела: раскрадут, говорит; лучше пускай горит.
– Тьфу, какая скверная!
– В Решетиловке церков с десять, я думаю, будет, и живут всё козаки. Перед самою Полтавою обедали в корчме, и только что лег отдохнуть Никифор Федоро-влч, приезжают архиерейские певчие.
Степан Мартынович завертелся на стуле.
– Входят в корчму, и один как заревел: - Шинкарко, горилки!
– Я так и умерла со страху; отроду не слыхала такого страшного голоса. А собою здоровый, высокий, а на голове волосы, как щетина, так и торчат.
– А про самую Полтаву я и рассказать не умею. Рассказывайте уже вы, Никифор Федорович.