Блокада. Книга 5
Шрифт:
Прошла минута, другая.
И вдруг раздался столь знакомый всем голос Левитана:
— …Теперь уже несомненно, что этот хвастливый план окружения и взятия Москвы провалился с треском. Немцы здесь явным образом потерпели поражение.
Люди рванулись к репродуктору. Но радио вдруг замолчало. Наступила тишина.
«Что случилось, почему прервали передачу?! — с тревогой подумал Звягинцев. — Неужели действительно начался обстрел и трансляцию отключили, чтобы объявить тревогу?!»
Но из репродуктора снова раздался
— Повторяем сообщение Советского Информбюро. В последний час. Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы. Поражение немецких войск на подступах к Москве.
Эти слова Левитан произнес с суровой, сдержанной торжественностью.
Затем так же четко, но быстрее и суше он прочел:
— С шестнадцатого ноября тысяча девятьсот сорок первого года германские войска, развернув против Западного фронта тринадцать пехотных и пять мотопехотных дивизий, начали второе генеральное наступление на Москву. Противник имел целью путем охвата и одновременного глубокого обхода флангов фронта выйти нам в тыл, окружить и занять Москву…
Звягинцев старался пробиться поближе к репродуктору, чтобы не пропустить ни слова из того, что говорил диктор, но его оттирали другие. С неизвестно откуда взявшейся силой люди работали локтями и плечами, стремясь подойти поближе к черному раструбу громкоговорителя. А оттуда неслись слова:
— …имел целью занять Тулу, Каширу, Рязань и Коломну… Клин, Солнечногорск, Дмитров… ударить на Москву с трех сторон… Для этого были сосредоточены…
Звягинцев стоял в толпе людей, стиснутый, сдавленный, испытывая такое счастье, какого не испытывал ни разу с начала войны… Он уже не вслушивался в голос диктора. Слова «поражение немецких войск на подступах к Москве» стучали в его мозгу, в сердце, в каждой частице его существа… И уже как бы издали доносилось до него:
— …уничтожено и захвачено 1484 танка, 5416 автомашин… войска генерала Лелюшенко… войска генерала Рокоссовского… войска генерала Говорова…
— …Германское информационное бюро писало в начале декабря: «Германское командование будет рассматривать Москву как свою основную цель…»
— саркастически читал Левитан.
И, точно удары тяжелого молота, прозвучали слова:
— Теперь уже несомненно, что этот хвастливый план окружения и взятия Москвы провалился с треском. Немцы здесь явным образом потерпели поражение.
— Ура! — раздался чей-то возглас.
— Ура! Ура, товарищи! — подхватили десятки голосов.
Кто-то обнимал Звягинцева, и он обнимал кого-то, кто-то плакал.
И вдруг произошло чудо. По крайней мере, чудом это показалось Звягинцеву. В цехе неожиданно загорелся свет. Невидимые раньше, свешивавшиеся с потолка на длинных шнурах и прикрытые проволочными сетками лампочки загорелись вполнакала, но этого было достаточно, чтобы свет коптилок сразу же
Лампы горели минуту, другую и погасли, — очевидно, электрики, услышав победный голос Москвы, на короткое время вне расписания включили движок.
Лампочки погасли, и в цехе сразу стало темнее, чем раньше. Но эта неожиданная вспышка света показалась Звягинцеву зовущим, прорвавшимся сквозь мрачные тучи войны напоминанием, что свет есть, он существует и нужно пробиться к нему, пробиться во что бы то ни стало…
А из репродуктора полились звуки любимой песни:
«Широка страна моя родная…»Эта песня была символом мирного труда, непоколебимой уверенности в том, что Страна Советов живет и будет жить вечно…
Песня смолкла, и мерно застучал метроном.
И тогда Звягинцев во весь голос крикнул:
— Кто идет на строительство укреплений — собраться у штаба обороны! Вы слышите меня, товарищи?! Все, кто не работает в этой смене, — к штабу обороны!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Министр иностранных дел Великобритании Антони Иден, его заместитель Кадоган и посол Великобритании в СССР Криппс сидели по одну сторону длинного стола, на котором стояли бутылки с боржомом и хрустальные фужеры, а Сталин и советский посол в Англии Майский — по другую. Майский выполнял обязанности переводчика.
— …Если по ряду вопросов мы уже договорились, — удовлетворенно произнес Сталин, — я полагаю, что господин Иден не будет возражать против подписания еще одного документа…
С этими словами он не спеша опустил руку в карман своей наглухо застегнутой серой тужурки.
Майский несколько неуверенно перевел эти слова. Они были для него неожиданностью. Он не знал, о чем идет речь. Во время предварительной беседы с ним Сталин не упоминал ни о каком дополнительном документе.
А Сталин вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, протянул его Майскому и сказал:
— Переведите.
Тот пробежал глазами текст и, стараясь скрыть недоумение, взглянул на Сталина, но встретил твердый, холодный его взгляд.
Громко, раздельно, как бы испугавшись, что Сталин прочел его мысли, Майский перевел документ на английский.
Наступило молчание.
Сталин смотрел на Идена и ждал.
Наконец Иден тихо произнес:
— Это… невозможно.
Сталин едва заметно повел плечами. Потом жестко сказал:
— Тогда все остальные соглашения представляются мне бессмысленными.
Майский едва сдерживал волнение. Неужели встреча, с таким трудом организованная, так хорошо начавшаяся, неожиданно закончится крахом?.
— Переведите! — сказал Сталин, и Майскому показалось, что в голосе его прозвучала скрытая угроза.