Блокада. Книга пятая
Шрифт:
Да. Он умер. Умер!..
Уже давно я жила среди живых и мертвых, каждый день вокруг умирали люди, я не могла пройти по улице и квартала, чтобы не наткнуться на лежавший на снегу труп, я уже привыкла, привыкла ко всему этому…
Но Федор Васильевич!..
— Если бы мы пришли раньше!.. — проговорила я в отчаянии. — Мы слушали музыку, потом торчали в убежище, а он здесь умирал!..
— Он уже давно умер, Вера, — покачал головой Алексей. — Много часов назад. Может быть, даже вчера.
Я знала, что Алеша ошибается.
— Давай перенесем его на диван, — тихо сказала я.
— Отойди, я сделаю это сам.
Он поднял тело с кресла и понес к дивану.
— Осторожнее! — крикнула я, увидев, что ноги Федора Васильевича волочатся по полу.
Алеша недоуменно взглянул на меня, но ничего не сказал. Уложил тело на диван, повернулся и вопросительно посмотрел на меня, как бы спрашивая, что делать дальше.
Но я словно оцепенела. Вспомнила, как, впервые придя в этот дом, сидела вот в этом кожаном кресле, а Федор Васильевич — вот здесь, напротив… Он принял меня как родную. Он вернул меня к жизни…
А я… я, выгнав Анатолия, решила вычеркнуть из своей памяти и Федора Васильевича… Он умирал от голода и холода, один в этой мрачной, пустой квартире, а я все не решалась зайти к нему, даже ради Осьминина. Я не пришла. Убила его своим эгоизмом, своей жестокостью, отомстила сыну смертью его отца…
— Вера, что с тобой?! — донесся до меня точно издалека голос Алексея. — Успокойся. Ну что поделаешь… Такое время…
— Замолчи! — крикнула я.
— Веронька, послушай, — сказал Алексей, подходя ко мне. — Ведь он был старый и, очевидно, больной человек. Подумай, сейчас гибнет так много и молодых, которым бы жить да жить…
— Замолчи! — в исступлении крикнула я. — Какое ты имеешь право? Что тебе известно обо мне и о нем?.. Ты знаешь, что меня истоптали немцы там, в Клепиках?.. Всю, всю!.. Что я ползла домой, да, да, ползла!.. Ты знаешь, в каком состоянии подобрали меня в лесу партизаны?! Когда я добралась наконец до Ленинграда, мне жить не хотелось. А этот человек, этот старик утешил меня, заставил жить дальше, и не просто жить, а верить, верить в жизнь! Он готов был проклясть своего сына, когда узнал, что тот ушел от немцев один, бросив меня! Ты… ты не знаешь… ты ничего не знаешь!..
Никогда, никогда раньше не смогла бы я сказать все это, произнести вслух, но теперь точно разом рухнула сдерживавшая плотина, и слова вырывались откуда-то из глубины души помимо моей воли…
Алексей положил руки мне на плечи, притянул к себе.
— Бедная моя Вера! — тихо сказал он. — Я ведь ничего не знал…
Я почувствовала, что меня душат слезы. Прижалась к его груди и разрыдалась. Он не успокаивал меня, только снял с моей головы ушанку и гладил по волосам…
Наконец я немного успокоилась. Подняла голову, спросила с трудом:
— Что…
Он, видимо, не понял.
— Что же теперь можно сделать, Веруня? Мертвые не воскресают.
— Я не о том… Как мы… похороним его?
— Похороним? — недоуменно переспросил Алеша. — Какие могут быть похороны, когда на улицах лежат сотни, а может быть, и тысячи неубранных трупов?..
— Но не оставлять же его здесь!
— Думаю, надо сообщить управхозу…
— Сообщить управхозу? Для чего? Чтобы Федора Васильевича вынесли из дома и положили на снег?..
Из глаз моих снова полились слезы. Я стала доставать из кармана ватника платок и выронила на пол свернутую бумажку. Наклонилась, подняла. Это была записка Суровцева.
И вдруг мысль моя заработала с предельной ясностью и четкостью. «Надо срочно разыскать Суровцева, — подумала я. — Может быть, в его распоряжении есть какой-нибудь транспорт… или попросить Алешу добраться до завода, достать там машину. Впрочем, нет, это займет очень много времени — до Кировского далеко…»
— Вот что, — решительно сказала я, — ты сможешь побыть здесь час или полтора?
— Конечно! Но что ты придумала?
— Подожди!
И я побежала по темному коридору к выходу…
Моя медицинская сумка не раз помогала мне останавливать проходящие машины. Обычно, завидев грузовик, я выбегала на дорогу, поднимала сумку и ждала, пока шофер, разглядев красный крест, затормозит. Почти не было случаев, чтобы машины проезжали мимо.
Я и сейчас остановила три или четыре грузовика, но все они шли не в нужном мне направлении.
Если бы речь шла о помощи живому, я, не задумываясь, заставила бы первого же водителя изменить маршрут. Но сейчас… сейчас я считала себя вправе воспользоваться лишь попутной машиной.
Наконец мне повезло. Я остановила грузовик, который шел на Литейный, а это было мне по пути.
Наконец я добралась до четырехэтажного дома под тем самым номером, который был указан в записке Суровцева.
Возле открытых ворот прохаживался часовой. Я разглядела несколько стоявших во дворе полуторок и обрадовалась: значит, часть, в которой служит Суровцев, располагает машинами. Подошла к часовому, держа свою сумку так, чтобы он мог видеть красный крест, и спросила:
— Товарищ боец! Мне нужен капитан Суровцев, где я могу его найти?
Часовой осмотрел меня с ног до головы, задержал взгляд на сумке:
— Медицина?.. В наших делах она не требуется.
Я не поняла, что он хотел этим сказать, и снова спросила:
— Где капитан Суровцев?
— Вот в тот подъезд иди. На второй этаж.
Я направилась к подъезду. Он никем не охранялся. Вошла, приоткрыв висевшую на одной петле дверь, и стала подниматься по лестнице. В темноте столкнулась с кем-то спускавшимся вниз, спросила:
— Как пройти к капитану Суровцеву?