Блокада. Трилогия
Шрифт:
— Про «русскую рулетку» слыхал, старшина?
— Слыхал, — отвечаю, а у самого что-то в груди екает.
— Сыграем? — спрашивает.
— Да как-то не хочется, — говорю.
Он брови хмурит.
— Считай, что это приказ, старшина. Стреляешь три раза. Выиграешь — проси, что хочешь. Проиграешь — значит, не заговоренный ты.
У меня аж ладони взмокли.
— Нет, — говорю, — товарищ Шибанов. Это не игра, а глупость сплошная. Ну, кому нужно, чтобы я свои мозги тут по стенам поразвесил? От этого ж бригаде
Смотрю, не нравится ему мое предложение.
— Вот что, старшина, приказы не обсуждаются. Если трусишь, так и скажи — трус я, мол. Вон, перед товарищем генералом скажи — я, Василий Теркин, трус и дешевка, боюсь проверить свои особые способности, нужные, между прочим, советской Родине. Хочу от проверки отмазаться и по этому поводу готов даже сгонять через поле к немцам. А уж языка ты там искать будешь или в плен сдашься — это науке неизвестно.
Ах, вот как, думаю, гнида ты московская.
— Ладно, — говорю, — будь по-вашему, товарищ Шибанов. Давайте мне ваш револьвер. Только уговор у нас будет такой: если я три раза выстрелю и живой останусь, очень мне желательно в этом случае вам в репу наварить. За такое ваше бесчеловечное отношение.
Тут наш комиссар, орел наш, взвивается до небес:
— Да ты что себе позволяешь, старшина! — кричит. — Товарищ капитан от самого наркома внутренних дел прибыл, а ты ему — в репу? Это, между прочим, уже антисоветской агитацией попахивает!
А мне уже все равно, я уже мысленно с жизнью попрощался.
— Это от вас, — говорю, — попахивает, товарищ майор. Потому что нам водку в цистернах из-под бензина привозят. Вы, когда курите, осторожней будьте, а то сгорите к едрене фене.
Тут генерал неожиданно оживился.
— Старшина прав, — говорит, — последнее время водка совсем дрянная стала. Сырец какой-то, и действительно бензином воняет.
А товарищ Шибанов мне протягивает «наган».
— Договорились, старшина. Три выстрела — и в репу. Я в обратку бить не стану, клянусь.
У меня аж под ложечкой засосало.
— Ну, — говорю, — если пропаду не за грош, на вас грех будет, до смерти не замолите.
Кручу барабан, подношу ствол к виску, думаю — эх, Господи, пронеси… Нажимаю — осечка.
— Отлично, — говорит товарищ Шибанов. — Еще два раза осталось.
А у самого глаза такие внимательные, будто хочет меня на всю жизнь запомнить.
Я кручу по новой. Наган блестит, весь в маслице, треск у барабана такой деловитый… Господи, молюсь про себя, по своей бы воле никогда такой глупостью страдать бы не стал, но раз заставляют ироды, спаси меня, как Ты всегда меня спасал…
Жму на собачку — щелк. Пусто.
Смотрю, у генерала в глазах какое-то беспокойство появляется.
— Может, хватит,
И комиссар, гляжу, как-то с лица сбледнул, осунулся.
— Действительно, товарищ Шибанов, по-моему, и так все ясно. Давайте подпишем ваше заключение — у старшины Теркина действительно есть особые способности, и дело с концом.
— Подпишем, — цедит сквозь зубы капитан, — только вот он сейчас третий раз вхолостую выстрелит, и сразу же подпишем.
А у меня, ребята, мандраж. Руки трясутся, как с бодуна. Ну, два-то раза ладно, Бог упас. А ну как на третий раз оно возьми да выстрели? И страшно прям до дрожи. Когда в бою, оно не так обидно — все-таки есть за что умирать. А тут-то за что? За бумажки их сраные?
— Нет, — говорю, — вы как хотите, а я третий раз Бога гневить не стану. Забирайте ваш револьвер, считайте меня трусом, дезертиром, кем хотите — я стрелять не буду.
Вижу — генерал с майором прямо вздохнули с облегчением. Только Лука, особист наш, челюсть выпятил и еще больше на осетра стал похож.
— Что ж, — говорит товарищ Шибанов, — выходит, Леха зазря погиб.
— Это что еще за Леха? — спрашиваю.
— Да шофер ваш штабной, Леха Патрикеев. Он, понимаешь, за мной поехал, чтобы я с тобой поскорее смог разобраться. И погиб, когда мина в «эмку» попала. А ты, видишь, боишься дело до конца довести, ради которого я сюда приехал. Вот и суди сам, зря Леха погиб или не зря.
Суки, думаю, и Леху мертвого на себя работать заставили… А Леха Патрикеев, ребята, был мой друг, настоящий, мы с ним вместе из окружения выходили… в общем, задел меня этот товарищ Шибанов, словами своими про Леху — задел, сволочь.
— Смертельный аттракцион, — говорю, — исполняется единственный раз.
Два раза поворачиваю барабан — не кручу, а пальцем отщелкиваю — раз, два. Подношу к виску и давлю на спусковой крючок.
И не слышу ничего, ни щелчка, ни выстрела.
Вижу только перед собой рожи перекосившиеся. Генерал что-то кричит, рот разевает, но беззвучно. Комиссар с лицом белым, как березовая кора, тянется ко мне через стол, но достать не может — далековато. Лука у меня из руки револьвер выкручивает, тоже что-то орет, я и его не слышу. И только товарищ Шибанов стоит молча, глядит на меня так, будто я только что ему яичко золотое снес, и улыбается. А во рту у него фикса блестит.
А потом что-то в ушах у меня треснуло, и я сразу всех услышал.
— Зачем вы стреляли, старшина? — ревет белугой генерал. — Вы что, решили покончить жизнь самоубийством?
— Шесть выстрелов! — орет Лука. — Шесть!!! Я же говорил, что он особенный!
— Форменное безобразие, товарищ капитан! — это уже комиссар права качает. — Самоуправство и беспредел! Вы не имели права подвергать такому риску жизнь бойца Красной Армии!