Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
Шрифт:
«Надо раньше!» — мысленно кричал Жданов.
«Ну, допустим, несколько раньше, — отвечал он себе же. — Так ли уж существенно изменится положение? Ведь пропускная способность этой двухсоткилометровой дороги-времянки будет ничтожна. Не менее пяти дней, а возможно, и целую неделю будет ползти по ней частично на гужевом, частично на автомобильном транспорте груз, отправленный в Ленинград из Заборья. Нет, и обходная дорога не несет спасения. Она вместе с Ладожской трассой способна лишь временно удержать защитников Ленинграда на границе жизни и смерти».
Жданов гнал от себя эти черные думы, убеждал себя, что главное сейчас — проложить ледовую
Но Тихвин с восьмого ноября находился в руках немцев. А Волхов хоть и удалось отстоять, но враг все еще находился на близких подступах к нему.
Надо отбить Тихвин, отбросить немцев от Волхова!..
На столе перед Ждановым, рядом с глубокой, наполненной папиросными окурками пепельницей, лежала телеграфная лента. Жданов взял эту ленту и стал отыскивать то место, где Москва сообщала о готовящемся наступлении на Тихвин. Вот оно: «Ставка дала указание Мерецкову форсировать наступление на Тихвин».
Как-то оно пойдет? Сколько времени продлится? И закончится ли успехом?..
Жданов, переживший за долгие месяцы войны столько неудач и разочарований, не мог обольщаться на этот счет, боялся принимать желаемое за действительное. К тому же он недостаточно был осведомлен об оперативной обстановке под Тихвином. Освобождение этого города Ставка возложила на 4-ю армию генерала Мерецкова, а она не подчинялась Ленинградскому фронту.
«Но за Волхов отвечаешь ты!» — мысленно подвел итог Жданов.
Да, за Волхов, точнее, за разгром волховской группировки противника отвечал он, Жданов. Вместе с Хозиным. И потому именно все последнее время командующий фронтом проводил в войсках по ту сторону Ладоги, сколачивая вместе с Федюнинским ударную группировку, способную отбросить врага на исходные позиции.
Жданов поддерживал с Хозиным телефонную и телеграфную связь. Судя по сообщениям командующего, создание ударной группировки шло полным ходом, но для гарантированного успеха она была все же слабовата. Войск не хватало. Волховская операция, в свою очередь, немало зависела от того, удастся или нет в самое ближайшее время открыть движение по трассе: только по льду Ладоги можно было перебросить подкрепления в 54-ю армию.
Таким образом, все в эти грозные дни переплеталось в единый клубок: Москва, Ленинград, Тихвин, Волхов, будущая Ладожская трасса. Но перед Ждановым на первый план выдвигалась все же Ладога. Без ледовой трассы невозможно было достаточно эффективно маневрировать наличными силами фронта, отправлять в Москву пушки, производимые на ленинградских заводах, завозить в Ленинград продовольствие, эвакуировать из фронтового города стариков, женщин и детей.
Жданов заново перечитал телеграфную ленту и почувствовал угрызение совести: «Не все ведь рассказал членам Военного совета из того, о чем разговаривал с Шапошниковым. Даже о готовящемся наступлении на Тихвин умолчал. А может, и правильно сделал, что умолчал. Хозин-то о нем знает. Этого с военной точки зрения вполне достаточно…»
Жданов пошел к письменному столу. Там ждала его кипа всяких бумаг. Донесения Военных советов армий и штаба МПВО. Сводка горздравотдела. Сводка суточного выпуска оборонной продукции.
Сверху лежал типографский оттиск передовой статьи «Ленинградской правды». Подготовленная по поручению бюро обкома статья предназначалась для опубликования в очередном номере газеты в связи с предстоящим пятым снижением продовольственных норм.
Жданов прочел первые ее строки:
«Большевики никогда ничего не скрывают от народа. Они всегда говорят правду, как бы жестока она ни была. Пока длится блокада, нельзя рассчитывать на улучшение продовольственного снабжения. Мы вынуждены уменьшать нормы выдачи продуктов, пока враг не будет отброшен, пока не будет прорвано кольцо блокады. Трудно это? Да, трудно, но другого выхода нет…»
Он откинулся устало на спинку кресла. Посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать. Вздыбленные кверху часовые стрелки будто впились ему в мозг.
«Что же происходит там, на Ладоге? Почему они молчат?! Может быть, люди, посланные на лед, уже вернулись без результата, а Лагунов и Якубовский не решаются доложить об очередной неудаче? Или разведчики идут вперед, но нарочный еще не успел вернуться? Или его постигла какая-то беда?»
На последний вопрос не мог бы ответить сейчас никто. Ни Лагунов, ни Якубовский, ни командир мостостроительного батальона Бриков. С тех пор как тридцать бойцов и командиров спустились на лед и исчезли в прикрывавшем Ладогу тумане, связь с ними прекратилась.
«Довольно! — приказал себе Жданов. — Никому не станет легче, если я буду изводить себя и других одними и теми же вопросами, поминутными телефонными звонками. Есть события, которые нельзя ускорить. Когда выяснится что-то определенное, меня немедленно поставят в известность. А сейчас — все! На какое-то время Ладоги для меня не существует…»
Не досмотрев бумаг, он подошел к картам, развешанным на стене его кабинета.
Одна из них фиксировала положение под Ленинградом. Оно оставалось в основном таким же, каким сложилось еще к началу второй недели сентября. Синее изломанное кольцо блокады, начинаясь от побережья Финского залива, перерезало приморскую железную дорогу на Ораниенбаум, упиралось в Петергоф, затем шло по самому берегу, захватывая Стрельну и Урицк, отсюда опускалось к Пушкину и Колпину, потом карабкалось вверх и там разветвлялось двузубцем — на Шлиссельбург и Мгу. А с противоположной стороны, за Сестрорецком, Ленинград отрезала такая же синяя линия, пересекавшая Карельский перешеек с юго-запада на северо-восток. Новым на этой карте было второе кольцо блокады, появившееся с восьмого ноября. Оно тянулось к южному побережью Ладоги, проходя чуть ниже Волхова, и отклонялось здесь на юго-восток, захватывая Тихвин.
Эта карта всегда была перед глазами Жданова. Он видел ее, даже не будучи в кабинете. Она грезилась ему во сне.
Но рядом висела другая карта, отражавшая обстановку на Западном и Южном фронтах. Теперь ее меняли каждый день — события на Западном фронте развивались стремительно.
…Выйдя из-за стола, Жданов направился именно к этой карте. Только тревога за судьбу Москвы могла на какое-то время вытеснить у него все остальные тревоги.
Он смотрел на изогнутые синие стрелы, остриями своими нацеленные на Москву, и как-то непроизвольно подумал о живом воплощении той злой воли, которая управляет ими: о Гитлере и немецком генералитете.