Блокадные будни одного района Ленинграда
Шрифт:
Вскоре нас с одной девушкой решили отправить на лесозаготовки. Выдали ватные штаны, ватники, рукавицы и сказали, что можно взять на три дня хлеб в столовой (по своей карточке). Хлеб я получила накануне отправки, мы собрались и в пять часов утра явились к зданию райсовета (или райкома партии). Ждали очень долго, потом вышла женщина и сказала:
– Девочки, отъезд отменяется.
А хлеб-то я уже съела!
В это время на заводе составлялись списки на эвакуацию. Я сначала отказалась, сказав, что это предательство – бросать город в беде. А теперь что мне оставалось делать? Как прожить три дня без хлеба? Я стала просить технорука цеха, который составлял
Я пошла в общежитие забрать свои вещи. Придя в комнату, увидела приоткрытое окно, а на полу – мое брошенное платье и раскрытый рюкзак (летом нам на заводе выдали небольшие рюкзачки из прорезиненной ткани). Еще до войны я впрок покупала для родителей крупы, рассчитывая, что в августе поеду к ним в свой первый отпуск. Продуктов в рюкзаке не было – мальчишки, наверное, украли. Оставшиеся пожитки я за три раза перенесла на завод.
Эвакуировалась я с группой рабочих цеха в феврале. С едва знакомыми мужчиной и женщиной, сложив вещи на мои санки, мы двинулись от ворот завода пешком на Финляндский вокзал: они вдвоём тянули санки, а я толкала их сзади. Добравшись до вокзала, стали ждать поезда. Ждали долго, наконец нам объявили: поезда сегодня не будет, поедете завтра. А у меня уже не было хлеба. На дорогу выдали 700 рублей, на эти деньги я на барахолке возле вокзала у ремесленника купила пайку хлеба. Заночевали прямо на вокзале. На следующий день подали поезд, мы, группа треугольниковцев, сели в холодный пригородный вагон и доехали до Ладоги. Там пересели в грузовые машины, тесно набившись в кузов. Я попала в грузовик с крытым верхом. Наша машина благополучно пересекла Ладожское озеро (мне рассказали, что один мужчина выпал на ходу из открытого кузова и погиб).
Оказавшись на восточном берегу Ладоги, я невероятно удивилась, увидев несметное количество мясных туш. (Машины, доставив эвакуированных, возвращались с продуктами в Ленинград.) В Кобоне нам сразу же объявили: идите в столовую. Там всем выдали по тарелке супа и кашу с маслом. (В результате, как выяснилось потом в вагоне, у многих заболели животы – слишком обильное было питание для первого раза.) После обеда отправились к вагонам. Железнодорожный состав уже стоял на путях. Разместились в товарных „теплушках“, разделённых внутри на три зоны: справа и слева двухэтажные нары, а в середине – печь-буржуйка и большой таз…
Поезд останавливался нечасто. Раз в день на перегонах были остановки для отправления естественных нужд (все садились тут же, вдоль вагонов). Рано утром, в 5–6 часов, во время остановки, кондукторы стучали в закрытую дверь и кричали: есть ли мертвые? Если были, дверь отпирали и забирали тело. Так было ежедневно. Кормили нас на станциях.
В Вологде поезд стоял долго, и я решила поменять на продукты отрез ситца и кусок хозяйственного мыла. Нашлась женщина, которая за ситец обещала сварить картошки. Я пошла к ней домой, она сварила несколько картофелин. Увидев связку лука, я попросила одну луковицу. С горячей картошкой и луком вернулась в вагон.
До станции назначения – Свердловска я не добралась. В эвакуационном удостоверении было написано: «До места назначения». Я, чуть живая, решила сначала увидеться с родителями. Сошла на станции Буй, чтобы пересесть на Ярославскую железнодорожную ветку, которая вела к Горькому через мой город Дзержинск.
Еле-еле, переставляя узлы с места на место, дошла до станционного зала ожидания. Затем нашла нужный поезд, шедший на Ярославль, перенесла
Я пошла с ними пешком. Довольно быстро добрались до Тутаева, город напоминал большое село. Нас разместили в пустом двухэтажном доме. Внизу было две комнаты, одна довольно большая, другая маленькая. Стояло несколько „голых“ кроватей. Мне досталась кровать, а некоторые устроились спать на полу. Узнала, что мужчина, придя в соседнюю комнату, сел в кресло и тут же умер…
Приняли нас очень хорошо. Прикрепили доктора, к которому обращались все, кто хотел. Кормили два или три раза в день. Прожив таким образом дней пять, я спросила у врача, смогу ли поехать на родину к родителям. Он ответил, что смогу.
Кое-как добралась до Ярославля. Очень хотелось есть, а здесь эвакуированных не кормили, поэтому я пошла в
булочную, но там было битком набито покупателями. Я обратилась к милиционеру: помогите купить хлеба. Он пробился со мной к прилавку сквозь громадную очередь и крикнул продавщице: „Подай ей хлеба!“ Не помню, давала ли я деньги и сколько…
На ярославском вокзале долго не могла найти поезд на Горький. Опять таскала узлы туда-сюда. Наконец, нашла нужный поезд, села. Добиралась несколько дней с пересадками в Новках и Коврове – пригородные поезда ходили редко и на короткое расстояние.
Приехала в Дзержинск (не доезжая до Горького) около полуночи. Увидела, что камера хранения закрыта, и попросила трех проходивших девочек помочь мне донести вещи до центра города. Они взяли часть вещей, и мы пошли через парк. Дойдя до площади Дзержинского, они сказали, что дальше им не по пути, сложили вещи на тротуар и распрощались. Я начала переносить узлы дальше по очереди: один несу, другой ждет очереди… Дошла до сквера, вдоль которого шла полукилометровая дорожка, ведущая к моему дому, и идти дальше не смогла. Вещи положила на снег и села рядом. Сидела так довольно долго, как вдруг подошла какая-то женщина:
– Хозяин, ты что тут сидишь?
Я объяснила. Она спросила, где я живу. Показала ей рукой – дом был виден. Она подхватила вещи и сказала:
– Идем.
Оказалось, она живет в этом доме и даже в нашем подъезде!
До квартиры родителей добралась далеко за полночь, позвонила. Дверь открыл не отец, а незнакомый мужчина в накинутой на плечи офицерской шинели. Трудно описать, что я пережила тогда.
Оказалось, что родителей уплотнили, подселив военного. Мать меня раздела, выбросив одежду на мороз, и стала мыть. Увидев вшей, намазала мою голову керосином и покрыла платком.
Я приходила в себя три месяца. В июне отец сказал, что мне надо устраиваться на работу – карточки на меня больше не положены.
Увидев „блокадницу“, на работу по химической специальности меня в этом „химическом“ городе не брали, говорили – не выдержишь! Мать узнала, что муж знакомой учительницы назначен начальником создающегося отдела рабочего снабжения (ОРСа) Игумновской ТЭЦ. Он предложил мне любую должность из штатного расписания. Я выбрала работу экономиста по планированию и труду, стала осваивать новую специальность. Проработала в ОРСе до 1946 г.