Блокадные новеллы
Шрифт:
Пришел срок, и я с душевной боязнью подумал о том, что живу только в днях и годах, которые меня окружают, утрачивая память о прошлом. Неужели мне навсегда дано видеть перед собой лишь то, что было со мной повседневно: ванную с цветной керамикой, быстроходный лифт, блестящий паркетный пол?.. Нет! Нет!.. Я должен узреть картины пожелтевших полей с поседевшими хвостами иван- чая; леса, на окоеме сливающиеся в одну черную линию; желтобрюхих птиц, раскачивающих росные веточки малинника; тот бедный и жалкий оплавленный временем бугор, под которым плоть предков.
Видением приходили ко мне далекие и яркие
Я написал письмо старинному другу и попросил его съездить в деревню, разузнать, кто остался в живых из семейства Анны Андреевны, цела ли икона и не согласятся ли нынешние хозяева продать мне ее.
Друг мой отправился в один из своих свободных дней выполнять мою негаданную просьбу. Он без труда нашел то место, где когда-то стоял покосившийся дом Анны Андреевны. От него не осталось и следа. Высился там нынче крепкий пятистенок. Друг вошел в дом и, как в сказке, застал за столом сразу и Леонида и жену его. Обедали. Леонид поседел, облысел, но голубые глаза смотрели молодо. Жена его раздалась, отчего кособокость скрадывалась, лицо округлилось и провалившиеся темные глаза выглядывали по-совиному из глубины лица. Друг мой, учитель и большой умелец по технической части, известен был в окрестностях своего города, потому его и приняли не как чужака, а как знакомца и пригласили к столу.
— Як вам по необычному делу, — начал друг, — помните… (и друг назвал мое имя)?
— Как же! — воскликнули муж и жена. — Земляк вроде! Да не заявляется к нам сюда.
— А нынче, — подхватил друг, — затосковал с годами по родным краям.
— А чего тосковать? Сел бы да приехал!
— Собирается приехать… но с целью.
— С какой? — живо заинтересовались хозяева.
— Просил меня выяснить, не продадите ли ему икону Варвары Сергеевны.
— А чего так? — недоуменно переглянулись хозяева.
— Каждый по-своему думает. Как мне за него ответить? Только понимаю, что теперь, перевалив за полета, хоть какое-то напоминание о предках своих пожелал иметь, — рассудил мой друг и добавил: — Он в заслуженные люди вышел, по заграницам ездит, недавно в Париже был…
Хозяева молчали, размышляли.
— Так что ж он, специально за иконой приедет?
— Приедет.
— Ну, что
Жена его забегала глазами и без надобности стала резать хлеб над хлебницей.
— Потолкуем — дело ясное. Но ехать ему не ближний свет. Могу ему сообщить, что готовы продать?
— А чего? — улыбнулся Леонид. — Я его, как помню, человек веселый… Можно и уважить. Я в бога не верую, эвон у меня целый сундук иконок от матери осталось. Пищи не просят — пусть лежат.
— Ну, добро, — встал мой друг и отправился домой. А через день прислал мне телеграмму, мол, все в порядке, приезжай.
…Я вглядывался с романтической и нежной грустью в каждую полянку, в каждый взгорок, следил за кратким кружением птиц, испуганных машиной; сквозь открытые окна врывался запах, настоянный на зрелых полевых травах. Неизъяснимое чувство сопричастности к этой земле заставляло по-молодому биться мое сердце.
Остановили машину возле дома Леонида. Друг мой отправился искать хозяев.
— Незадача, — сказал он, вернувшись, — хозяйки нет, а хозяин где-то печь кладет в деревне. Девчушка соседская объяснила.
Пошли деревней, разыскивая Леонида. Поспрашивали встречных и узнали, что кладет печь в начальной школе.
Еще издали услышали неторопливые постукивания мастерком. Леонид, голый до пояса, клал кирпичи. Он увидел нас, улыбнулся, засуетился:
— Счас, счас я, ополоснусь только.
Тронулись к дому, отворили калитку, и во дворе Леонид еще больше засуетился:
— Яблоня хороша, рвите налитые, я-то зубами страдаю, не могу. А вы рвите!
Потом повел меня к бане, растекаясь скороговоркой:
— Баня-то, баня — огонь! Сам выложил печь, а уж кому, как не себе, толково сделать хочется. Потрогай кладку-то!
Казалось, ему очень хотелось отложить разговор о деле. Но я не стал тянуть:
— Знаешь, зачем приехал я?
С простоватой деревенской хитрецой Леонид выговорил:
— Ни в жисть!
— Друг мой с тобой ведь говорил… Чтоб икону купить.
— Да чтоб икону за деньги продавать! — вытаращил он глаза. — Я хоть и не верующий, а грех. Нельзя, — протянул Леонид.
— Но я за тем и приехал.
И тогда, кося глазами на окна избы, прошептал опасливо:
— Что я!.. Я завсегда… Старуха заупрямилась… Языком меня молотит… Это ты с ней поладь.
— А где она?
— На кухне. Позову сейчас, — заспешил Леонид и уже с крыльца, словно отделяясь от всего, что было, спросил простодушно: — Ты нонча по заграницам зачастил, чего они там, всё угнетают бедных?..
Я взглянул на моего друга:
— Значит, прячется от нас старуха.
Друг был смущен.
Позже окольным путем друг мой узнал, что при первом его приезде, едва лишь захлопнулась за ним дверь, как налетела клухой жена на Леонида:
— Из ума выжил… Икону продать. Коль он в такую даль приехать норовит, — знать, цены нету иконе…
Леонид морщился, махал руками, а старуха нагнетала страсти:
— Не слышал, что сказали, дескать, он за границу ездит, вона и в Парыже был… Вот и повезет в Парыж тайно икону, а милиция его по дороге спроворит, спросит: «Откель?» — он про тебя и выложит. Ты и станешь соучастником на старости лет.