Блокадные новеллы
Шрифт:
— Слушай, Прон, купи ты копыта.
— На что мне копыта, — отвечает Прон.
— А ты к протезу примастеришь, ходить ловко будет.
— Да ну? — задумался с хмеля Прон.
— Да как же не так! Лось зверь, а эвон на копытах какой гон дает.
— Это верно, — почесал затылок Прон.
И купил два копыта. Одно — на протез, другое — про запас.
Ушел Пров. Стал Прон копыто прилаживать. Приладил. Встал на копыто и сразу кособоким сделался. «Это от непривычки», — подумал.
А в это время бабка-соседка за ботинками пришла и видит:
— Дьявол, — обмерла бабка и из сеней одним духом.
Сообразил Прон — не так что-то, и решил снять копыто.
Сел на лавку, снимает его.
А бабка тем часом других привела, те в окно заглянули — и обалдели. Шепчут:
— Он копыто отымает… А сам весь черный…
И все врассыпную.
С тех пор старухи Прону даже на починку сапог не носят, а Пров, как навеселе, посмеивается:
— Ну, как копыта? Не сносил? А то у меня еще два есть с задних ног!..
Из охотничьих баек
Собрались мы с Ванькой на охоту — выпили.
Пришли мы с Ванькой в лес — выпили.
Собаку с поводка спустили — выпили.
Глухаря на ветке увидели — выпили.
Пальнули. Я — в Ваньку, а Ванька — в меня — выпили.
Я — Ваньку убил, а Ванька — меня… Выпили.
Слова
Есть в русском языке слова и речения, которые не могут жить в городах — словно боятся шума толпы, скрежета машин и фабричного дыма. Они селятся в лесных деревеньках, живут красивой жизнью, как летние травы.
Ученые называют такие слова диалектизмами, а местные жители просто дружат с ними со своего младенчества.
…В лесу росло столько грибов, что, казалось, трудно ступить, чтобы не надломить шляпку. Я бродил по лесу, потом вернулся домой, спросил сына моей хозяйки: «А мать где?» — «А за грибами на упряжку пошла».
«Упряжку… упряжку… — подумал я. — Уж не возят ли они на телеге грибы из леса?»
Но все было проще: «на упряжку» здесь говорили как «на минутку», «ненадолго».
В другой раз сказал мне старик: «Не ходи на реку. Скоро мочкий дождь пойдет».
«Мочкий» — тог, который вымочит. И вправду, хлынул дождь, крупными каплями стучал по лопухам, сбивал с ветки молодой вишневый цвет.
У Онежского озера я заблудился в лесу. Встретил ребят на берегу. Они играли в моряков, и вид у них был решительный. «Идите по кенде — попадете в деревню», — сказал старший, в матросской бескозырке, и это слово «кенда» звучало в его устах как какой-то старинный корабельный термин. А оказалось, что по-здешнему «кенда» — тропа вдоль воды.
В пасмурные городские дни я иногда мечтаю о горных алых цветах марьины коренья или об огромных — с блюдце— полевых ромашках. Так же и с этими словами — отрадно, что они живут где-то, как диковинные яркие цветы, и делают русский язык еще глубже и необычней.
Раздумье о доме
Я шел по взгорьям, легко пружиня на мхах, с треском ломая сучья
На холме показались из-за леска два дома. Я пошел быстрее и через десять минут добрался до них. Один дом, почти разобранный, как будто покачивался от ветра, насквозь проглядывался и являл собой полное запустение. Другой — ладно обшитый, с заколоченными окнами, с дверью на запоре. Все в нем вроде пока хорошо, но это обманчивый вид, потому что не касается его ничья заботливая рука, и он, созданный могучим, дряхлеет от одиночества.
Холмы, на которых стояли дома, поднимались выше других окрестных холмов, и с них видны были темные-темные дальние леса. На холмы неумолимо и жестоко наступал ивняк, захватывая все новые и новые куски земли. Земля словно съеживалась, делаясь маленькой и беззащитной.
Возле домов на крепком суку прибита скворечня, — наверное, еще в те годы, когда детские голоса раздавались у дома. Ныне она покосилась, почернела от дождей. Внутри ее темно, и как будто ощущаешь сырость, вырывающуюся оттуда. Хочется скорее уйти, хлюпать по болотной траве, жевать горько-сладкую рябину.
А из головы не выходят эти две избы. Думаешь, все- таки дом у человека всегда один. И если покидает он его, то становится трудно и птицам, которые вились возле крыши, и полям, которые простирались за порогом. Человек в ответе перед ними, не знающими человеческой речи и не могущими ничего сказать.
Где хозяева изб? Какая судьба заставила бросить эти обетованные края и бежать? Я не знал, и некого было спросить. Ни судить, ни оправдывать их я не мог. Но мечтал о тех временах, когда ничто не будет гнать человека из родных до последнего бревнышка домов.
Голос
Мой дом стоит поодаль от деревни. Он большой, разделен надвое толстой бревенчатой стеной, и за стеной живут молодожены — доярка и рабочий леспромхоза.
Долгими зимними вечерами, когда устаю от чтения и работы, я ложусь на кровать и слушаю звуки, которые долетают в мой бревенчатый терем.
Ветер свистит, выламываясь на разные лады.
Лают собаки, по привычке.
Соседка входит к себе в комнату и бросает у печи охапку дров.
А однажды я услышал младенческие всхлипы, тихое и долгое урчание — у моих соседей народился ребенок.
Новый голос был неожиданным и чем-то завораживал, как йавораживает мягкий свет луны в полночь или последний лет журавлей над мокрыми рябинами. Казалось, что этот голос еще принадлежит не столько человеку, сколько приводе. И одновременно в его настойчивой интонации я словно слышал: «Ну, как на Земле? Хорошо или плохо?»
Пасмурное лето
Северные записки