Блокадные после
Шрифт:
Ежик становится химерой (не говоря уже о запредельной странности воображения Солсбери), сакральной жертвой, неуспокоенным блокадным призраком, который вынуждает Смирнова мстить Зоскинду и всему блокадному городу.
В своей ошеломляющей, обескураживающей странности текст Солсбери кажется симптоматичным: не столько сон разума, сколько замалчивание истории способно порождать химеры, одной из которых является ежик писателя Зоскинда. Тексты, выказывающие симптоматику «блокадного после», никогда не становились предметом комплексного изучения: хотелось бы думать, что наш сборник может стать первым шагом в такой работе по выявлению и изучению этих текстов-симптомов, тем более, что речь идет о явлении масштабном и о мощных эмоциях. В завершении я хотела бы сказать о произведении, в котором для меня пронзительно и сложно отражены многие смыслы «блокадного после» – o фильме Михаила Богина
14
Я хочу поблагодарить Ирину Сандомирскую за обсуждение блокадных смыслов этого фильма.
В этом фильме показана нехитрая, казалось бы, история неразделенной любви. Однако, приглядимся: фильм знакомит нас с молодой женщиной, оставшейся сиротой во время войны, все силы сердца которой отданы реставрационной работе в разрушенном Екатерининском дворце 25 лет спустя после того, как он был превращен в обгоревшие руины. Не умеющая полюбить и зачать в реальности, героиня предается душой искалеченным «амурчикам» скульптурного оформления дворца: искалеченным, обезображенным «детям» войны. Невероятно красивая (и одинокая) героиня служит красоте и памяти о красоте своего города, его прошлому – с окружающим ее миром она связана вот именно что хрупко, «ребячески».
Ее любовь, ее внимание, ее труд отданы останкам дворца, на фоне этой страдающей, жалкой красоты невостребованная красота героини обретает новый смысл и назначение. Она находится в отношениях с прошлым, которое она перевоссоздает для новой жизни: воссоздает любовно.
Значительная часть фильма посвящена взгляду камеры на пострадавшие элементы скульптуры: на прекрасные искалеченные тела и на медленную осторожную работу реставраторов над этими телами.
Речь здесь идет о любви.
Нина Попова
Анна Ахматова
Возвращение. 1944–1945
Анна Ахматова вернулась в Ленинград из эвакуации из Ташкента после снятия блокады 1-го июня 1944 года. Была эвакуирована 28 сентября 1941-го. Ее опыт жизни в городе перед началом блокады – короткий, всего три месяца, 90 дней. Для нее – поэта, могущего по фрагменту восстановить целое, может быть, этих 90 дней было достаточно, чтобы исторически, поэтически оценить происшедшее, понять, чем была для города блокада.
Но прежде чем говорить о возвращении, нужно понять, какой город она оставила, уезжая в эвакуацию почти на два с половиной года. Это здесь, вместе с Городом (всегда писала с большой буквы) она пережила начало террора 1930-х. 10 марта 1938-го ее запись, связанная с датой 10 марта 1938 года: «Арест моего сына Льва. Начало тюремных очередей». Это ее город, ставший «ненужным довеском» тюрем, ее «промотанным наследством». Город ее молодости, ее первых поэтических сборников, ее поэтического круга, в том числе кабаре «Бродячая собака», само существование которого в контексте советской жизни 1930-х годов казалось каким-то нереальным сновидением. Это в августе 1941-го вместе с Б. В. Томашевским, спасаясь от бомбежки, они вбежали с площади Искусств во двор, а потом в подвал какого-то дома – в бомбоубежище. И подняв голову, вскрикнули в один голос: «Собака!» [15] . В этом городе она закончила свой цикл «В сороковом году»: падение Парижа, обстрелы Лондона, финская кампания и захват Финляндии советскими войсками – вот ее сюжеты. О разрушающем европейскую культуру фашистском нашествии, о грозящем распаде нравственных устоев жизни: «И матери сын не узнает, /И внук отвернется в тоске». В этом городе 27 декабря 1940-го, во вторую годовщину гибели Осипа Мандельштама, начала писать «Поэму без Героя». События кануна Первой мировой войны – 1914 года, пролога Второй мировой.
15
Петербург Ахматовой: семейные хроники. Зоя Борисовна Томашевская рассказывает, СПб. 2000, с. 16.
22 июня 1941 года. Начало войны за день до ее дня рождения (в ночь с 23 на 24-е). Она всегда придавала этому дню – Дню Ивана Купалы, дню летнего солнцестояния – высокий смысл, видя нем знак своего поэтического предназначения. В тот год праздника как подведения итога прожитого и начала следующего года – не было.
Ольга Берггольц запомнила ее летом 1941-го с противогазом где-то возле Фонтанного дома, когда из жильцов флигелей создавали отряды противовоздушной обороны. Но бомбежки, звуки
16
Барскова Полина. OST-ранение. – Post (non) fiction.
Не скрывала свой страх, панически боялась звуков падающих снарядов, («драконий рев» летящей бомбы – называла тот звук). Артобстрелы заставили ее перебраться с Фонтанки в писательский дом на канале Грибоедова, сначала в квартиру к Томашевским («стены в нашем доме были толщиной в метр сорок», – вспоминала З. Б. Томашевская), потом в дворницкую в полуподвале. «Боялась ужаса видеть людей раздавленными». «Истерической паникой» называла в своем «Дневнике» это ее состояние жесткая Л. В. Шапорина.
17 сентября на углу улиц Желябова и Невского проспекта прямым попаданием снаряда в киоск был убит дворник Моисей Епишкин, в комнате которого Ахматова жила: он пошел по ее просьбе купить ей папиросы «Беломор». Погиб, как она считала, в том числе по ее вине, и корила себя. И еще долго, по рассказам З. Б. Томашевской, вспоминала эту дату, «помнила этот день всю свою жизнь. 17 сентября она непременно говорила: сегодня погиб Епишкин» [17] .
«Зашла к Ахматовой, – записала в эти О. Ф. Берггольц, – она живет у дворника (убитого артснарядом на ул. Желябова) в подвале, в темно-темном уголку прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком. На досках, находящих друг на друга – матрасишко. На краю, затянутая в платок, с ввалившимися глазами – Анна Ахматова, муза плача, гордость русской поэзии… Она почти голодает, больная, испуганна… И так хорошо сказала: «Я ненавижу Гитлера, я ненавижу Сталина, я ненавижу тех, кто кидает бомбы на Ленинград и на Берлин, всех, кто ведет эту войну, позорную, страшную» [18] .
17
Петербург Ахматовой: семейные хроники… С. 1.
18
В. А. Черных. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой 1889–1966. Изд. 3-е. М., 2016. С. 399
25 (26) сентября Ольга Берггольц организовала выступление Ахматовой по ленинградскому радио. Трансляция велась из дома на канале Грибоедова из квартиры М. М. Зощенко. Сохранилась запись этого текста: «Вот уже больше месяца, как враг грозит нашему городу пленом, наносит ему тяжелые раны/…/. Вся жизнь моя связана с Ленинградом – в Ленинграде я стала поэтом, Ленинград стал для моих стихов их дыханием. Эта вера крепнет во мне, когда я вижу ленинградских женщин, которые просто и мужественно защищают Ленинград и поддерживают его обычную человеческую жизнь…» [19]
19
Анна Ахматова. Собр. соч. в шести томах. Том 5, М., 2001, С. 258–259.
В конце сентября 41-го года по распоряжению горкома партии были эвакуированы ленинградские деятели культуры, в том числе и Ахматова. Конечная цель – через Москву в Чистополь, а затем в Ташкент. По воспоминаниям М. Ф. Берггольц, «тяжело переживала отъезд. Говорила: «Как достойно выглядят те, которые никуда не уезжают!» [20]
Там, в эвакуации, прошли почти два года. Непростые два года. Недаром эвакуацию сравнивают с эмиграцией: необходимость принимать чужие условия, скученность и плотность. «Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке, / И изгнания воздух горький – Как отравленное вино…»
20
В. А. Черных. Летопись… С. 401