Блокнот Бенто
Шрифт:
Разумеется, каждому рисунку присущ его собственный raison d'etre [6] и каждый надеется стать единственным в своем роде, Начиная рисунок, мы всякий раз испытываем новую, ясно отличимую от других надежду, И когда рисунок постигает неудача, это всегда происходит по-своему, непредсказуемым, особым образом. Тем не менее волна воображения, с которой начинается каждый рисунок, всегда одна и та же.
Все летательные аппараты независимо от мощности, груза или места назначения поднимаются в воздух со взлетной полосы, следуя одной и той же авиационной схеме; иначе им не взлететь, Точно так же любой спонтанный (и этим он отличается от упорядоченного) рисунок «взлетает» и поддерживается на весу одной и той же волной воображения. Именно
6
Право на существование ( фр.).
Есть надежда, что тут нам поможет сделанный мною рисунок, где изображен русский писатель Андрей Платонов, Платонов родился в 1899 году, умер вМоскве в 1951-м. Отец его был машинистом. Сам он пятнадцатилетним юношей пошел работать на железную дорогу. Впоследствии он выучился на инженера-мелиоратора и вскоре начал писать газетные очерки о жизни и событиях, происходящих в российской провинции – вдалеких, огромных, зачастую пришедших в упадок областях. Он стал свидетелем Гражданской войны, позже – насильственной коллективизации сельского хозяйства и последовавших за ней ужасов голода. Во время Великой Отечественной он был военным корреспондентом на фронте, Он писал не только для газет, но и для себя, Истории, вызванные к жизни тем, что произошло на его глазах. Истории, заклинавшие, чтобы их записали. Какие-то из них были опубликованы при его жизни. Большинству пришлось ждать полвека, пока их напечатают по-русски, а затем переведут. Это произошло уже после его смерти.
Я начал читать его десять лет назад и восхищаюсь им все больше и больше, Во многих смыслах он – предтеча тех рассказчиков, в которых сегодня нуждается мир.
Читая Платонова, я время от времени пытаюсь представить себе его. Он никогда не говорит о себе напрямую, однако голос его, слышимый, когда он проводит нас через историю современности, от одной крайности к другой, узнаешь моментально – голос страстный и спокойный, яростный и терпеливый.
«– Вы теперь не забудете меня? – попрощалась с ним Люба.
– Нет, – сказал Никита. – Мне больше некого помнить» [7] .
У меня под рукой несколько фотографий Платонова, Представить себе его легко. Ребенком, Железнодорожным рабочим, Журналистом. Отцом. Однако фотографии неумолимо отводят ему место в прошлом, тогда как его слова, когда я читаю их или размышляю над ними, непосредственно присутствуют здесь, в настоящем. Я хочу увидеть его сейчас, рядом со сборником его рассказов, открытым на столе передо мною. В поисках этого непосредственного присутствия я внезапно принялся рисовать его по одной из фотографий. Она была сделана в день его свадьбы, в 1922 году.
7
А. Платонов. «Река Погудань».
Пока я рисовал, у меня росло ощущение, что я делаю автопортрет, Не свой – его. (Ни физически, ни психологически мы не похожи.) Дело было в его голосе и вснимке – они навели меня на мысли об автопортрете. На нем старая, поношенная солдатская гимнастерка. Одежды не хватало, Приставку авто-пора перевести в новый разряд, сделать другой частью речи, чтобы она обрела движущую силу предлога по направлению к (towards).
По направлению к этому человеку, который в преддверии голода и засухи, сопутствовавших
Когда я перестал работать над рисунком, он показался мне слишком спокойным и слишком зацикленным на себе. Столь непокорный человек вряд ли мог уютно, как дома, расположиться на автопортрете, Моя ошибка состояла в том, что я упустил это из виду. Да, Платонов присутствовал здесь, в настоящем, на странице блокнота – более непосредственно, чем на снимке, И все-таки он торопился куда-то по срочному делу.
Как быть?
На следующий день я рылся в сумке в поисках своего мобильного телефона – мне надо было отправить эсэмэску, – как вдруг наткнулся на железнодорожный билет, оставшийся от поездки недельной давности на скоростном поезде TGV, Из Женевы в Париж. Когда этот поезд разгоняется вовсю, скорость его равна примерно 300 километрам в час, Максимальная скорость поездов, которые пересекают рассказы Платонова – туда-сюда, опять и опять, – не дотягивала и до 100 километров в час.
На обороте билета я набросал заметки для речи, которую собирался прочесть на политическом митинге. Там упоминалась Симона Вайль, умершая за девять лет до Платонова, и приводилась цитата из Сесара Вальехо, умершего за тринадцать лет до того. Все трое боролись за одно и тоже дело. Мои заметки были особенно неразборчивы из-за того, что во время прогулки под дождем на следующий день билет намок и чернила потекли. Позже, взяв блокнот с портретом Платонова, я вспомнил этот билет. И – была не была – поместил его внизу страницы, под рисунком. Он как будто привносил то беспокойство, которое здесь требовалось.
Беспокойство дали, Беспокойство, которое можно унять, лишь бросив взгляд с высоты – той, что превращает километры в миллиметры, но все же не уменьшает размера наших человеческих сердец.
Платонов знал цену подобным дальним расстояниям. В 1946 году он напечатал рассказ о том, как боец Красной армии возвращается домой после долгого отсутствия. В этом рассказе Даль и Близость почти неотделимы друг от друга.
«Иванов приблизился к жене, обнял ее и так стоял с нею не разлучаясь, чувствуя забытое и знакомое тепло любимого человека. […]
Пока он сидел, вся его семья хлопотала в горнице и на кухне, готовя праздничное угощение. Иванов рассматривал все предметы дома по порядку – стенные часы, шкаф для посуды, термометр на стене, стулья, цветы на подоконниках, русскую кухонную печь… Долго они жили здесь без него и скучали по нем, Теперь он вернулся и смотрел на них, вновь знакомясь с каждым, как с родственником, жившим без него в тоске и бедности. Он дышал устоявшимся родным запахом дома – тлением дерева, теплом от тела своих детей, гарью на печной загнетке, Этот запах был таким же и прежде, четыре года тому назад, и он не рассеялся и не изменился без него. Нигде более Иванов не ощущал этого запаха, хотя он бывал за войну по разным странам в сотнях жилищ; там пахло иным духом, вкотором, однако, не было свойства родного дома. Иванов вспомнил еще запах Маши, как пахли ее волосы; но они пахли лесною листвой, незнакомой заросшей дорогой, не домом, а снова тревожной жизнью». [8]
8
А. Платонов. «Возвращение».
Я приклеил железнодорожный билет к нарисованному портрету. Теперь присутствие Андрея Платонова чувствовалось.
Волна воображения, которая вызывает импульс к рисованию, – какую бы тему ты ни избрал, – неявно повторяет ту же закономерность, которую портрет Платонова иллюстрирует явно.
Существует символическое желание подбираться все ближе и ближе, войти в собственное «я» того, что рисуешь, а одновременно с этим существует предвидение внутренней дали. Такие рисунки жаждут быть и тайным свиданием (rendezvous), и прощанием (au revoirl), Попеременно и до бесконечности.