Блуд на крови. Книга первая

Лавров Валентин Викторович

— Убеги завтра вечером, как мать уснет. На углу в коляске буду ждать.

Авдотья лишь жарко пожала его потную ладонь — знак согласия. За Лешкой — прикажи он — хоть головой в прорубь!

ЗАГОВОРЩИКИ

На другой день, когда желтоватые огоньки в окнах на Большой Никитской стали совсем редкими, Авдотья выскользнула на улицу. Взметая пыль босыми пятками, добежала до угла. Там — коляска. Вспрыгнула — присосалась к Лешкиным губам, не оторвать.

Ехали не

более полверсты, вылезли возле Боровицких ворот Кремля. Мяли пахучую траву, заходились в страстной истоме. Потом Лешка, глядя в звездное небо, приказал:

— Поклянись, что никому не скажешь!

— Клянусь.

— И будешь делать что скажу?

— Клянусь Пресвятой Богородицей! Лешка наклонился к ней:

— Тогда слушай…

Авдотья слушала-слушала, но вдруг заупрямилась:

— Нет, боярин, такое не по мне… Да и грех велик!

— Грех, говоришь? — зло ощерился Лешка. — А любиться — не грешно! Грешно, зато сладко. Так и тут будет. Справим дело — озолочу! — И нежно обнял за талию: — И любить буду. Всегда!

Авдотья вздохнула:

— Рази так, то я согласная. А вы, Лексей Матвеич, не обманите…

К злодейскому преступлению они сделали первый шаг.

…На следующий день вновь тайно встретились. Больше говорила Авдотья, Лешка с восхищением уронил:

— Теща моя Настасья умна, а ты еще головастей! Тебе только генерал-прокурором сената быть. Толковые советы подаешь!

— Мне сенат без надобности! Лишь вы меня не бросайте.

— Не брошу! Теперь будем действовать.

РОКОВОЙ ДЕНЬ

В подготовке задуманного прошло несколько дней. Эта подготовка сводилась в основном к вовлечению в заговор людей — чаще всего вовсе для дела не нужных.

И вот пришел роковой день — 9 сентября.

В доме Полтевых все крепко поужинали, выпили водки, закурили. Теща в какой раз за вечер надоедливо бубнила Лешке в ухо:

— Что возьмешь — сохраняй, не раскидывай людишкам. Только самую малость.

— Малость! — тянул сомневающийся Лешка. — Тогда донесут на меня.

— Не бойся, не донесут! Они будут с тобой делом повязаны.

— Оно, конечно, так! Тысяч сорок должны взять — не иначе! Да в скрыне этой, с капиталом, еще ларец лежит — мать для верности его туда запирает. В ларце — камни самоцветные.

— Старухе они на кой ляд? А вы с Варварой — люди молодые. А отца твоего коли осудят, все равно в казну отпишут.

— Эх, заживем! А матери за упокой я богатую службу закажу. Пора карету закладывать! Мишка Григорьев, ты где? Закладывай…

В карету рядом с Лешкой уселась Варвара. Мишка тронул лошадей. Теща напутственно махала рукавом, стоя у ворот своего дома.

Около полуночи карета остановилась возле дома воеводы. Вдруг с испугу Лешка вздрогнул: выглянув в окошко, он увидал прямо перед глазами чью-то морду. Разглядел — это 22-летний Сашка, по прозвищу Калмык.

Калмык

был личностью поразительной. У него были удивительные уши, своим размером, да и формой напоминавшие капустные листы. И вот этими ушами он шевелил столь явственно, что дворня прямо-таки надрывалась от смеха.

Он был ленив и вороват, но Аграфена Ивановна отличала его от самого рождения. Она для начала стала его крестной матерью. Позже, когда подошел возраст, сажала его рядом со своими детьми — чтоб тот осваивал грамоту и другие премудрости, которым вразумляли учителя, приходившие на дом.

Но из всех наук Калмык совершенствовался лишь в одной — шевелении ушами. Так что Аграфена Ивановна вскоре бросила сие бесплодное занятие, но кормила его едой с барского стола и справляла добрую одежду. Позже женила его на сенной девушке, красавице Аленке. Через неделю после свадьбы Аленка бросилась в Москву-реку.

Когда Калмык стороной узнал о готовящемся убийстве, заговорщики перепугались. Они были уверены, что тот донесет на них. Но Лешка пообещал ему пять рублей, и Калмык с радостью согласился быть самым деятельным участником предприятия.

И вот теперь, растянув в улыбке рот до ушей, он радостным шепотом выдавил:

— Старуха храпит как мертвая! И сестра ваша с ней рядом уснувши. Сам проверял.

Лешка задумчиво почесал грудь. Потом сплюнул под ноги:

— Если Надька… в случае чего… Ну, лопоухий, сам понимай: чтоб свидетелев не было!

Калмык понимающе согласился:

— Вы, конечно, дело говорите. На хрена они, свидетели? С ними, едрена вошь, одна морока. Без свидетелев дело будет крепче. Барин, к нам Ванька Сизов напросившись. «У меня, — говорит, — от плотницкой работы в руках точность есть. Я не промахнусь, коли доверите!»

— Кто таков?

— Ванька-то? Да беглый мужик князя Куракина, а к нам пристамши.

— Смотри! Ты позвал, ты за него и ответишь, коли что не так. Ну, Калмык, черт полосатый, мужик веселый, начинай, веди народец.

ПЕСНИ ДУШЕВНЫЕ

Ночь была сказочно прекрасной. Тихий ветерок чуть шевелил листья сада. С мягким стуком порой роняли на землю яблони давно поспевшие плоды. Ясный свет луны фосфорическим светом заливал пространство. Воздух был напоен запахом трав, плодов, теплой земли.

Но кучка людей, собравшихся для дела необычного и страшного, этих красот не замечала. Впереди, поблескивая наточенным топориком, бодро шагал Ванька Сизов. Шурша опавшими листьями, шаркал за ним кривыми ногами Калмык. Все были в куражно-приподнятом настроении.

Они уже подошли вплотную к тени, которую отбрасывал дом, как за соседним забором, гремя тяжелой цепью, яростно залаял пес. Тут же со всех сторон Большой Никитской его дружно поддержали десятки собачьих глоток.

Первым пришел в себя Ванька Сизов. Он ядовито хихикнул: