Блудное художество
Шрифт:
Дальше последовала такая прописная истина: «В городе и предместиях ездить на взнузданных лошадях малою рысью, а скоро отнюдь не ездить».
Архаров уже стал сердиться - он и так не любил чтения, а тут изволь разбирать нравоучения для извозчиков, достойные малого дитяти. И вдруг понял - Лопухин тщательно собрал вместе все правила для того, чтобы их обнародовать в виде указа и впредь за несоблюдение карать!
Сие было не так уж глупо. А очередной пункт был и вовсе умен: «Ежели извозчик кого возить порядится на год, или на несколько
И далее Лопухин показал себя весьма толковым исследователем полицейской жизни: «Ежели извозчику ехать с ездоками случится дни на два и на три, или в отдаленныя места, то отнюдь без позволения на съезжей от офицера не ездить, и отнюдь никого беспашпортных не вывозить из города под тяжким штрафом. Ежели ж с незнакомым седоком поедет за город, то онаго и обратно в город привозить, дабы под таковым видом беспашпортный вывезен не был».
Архаров закрыл тетрадку.
– Никодимка, не надо кофея!
– крикнул он.
– Беги стелить постель!
А сам пошел в спальню, надеясь, что найдет на кровати Дуньку. Это не было спасением от одиночества - свое одиночество Архаров осознавал крайне редко и не всегда приписывал этой беде внезапное дурное настроние - обычно искал более вещественных причин и находил их. Беседуя с Дунькой вслух, он баловался, говоря «мы, коты». И Дуньку его тяжеловесные шутки, очевидно, устраивали. Если бы она еще не драла когтями обои - все было бы вовсе замечательно.
Архаров лег, котенок пристроился на подушке возле щеки.
– Спи, Дунька, - сказал обер-полицмейстер и вдруг подумалось, что та, другая Дунька уже довольно давно не прибегала в гости.
А было бы совсем неплохо…
Проснулся Архаров на рассвете - словно кто за ногу дернул. Он, выкарабкиваясь из середины сна и с неудовольствием ощущая, как от этого сна отваливаются цветные кусочки, гаснут и мгновенно забываются, пытался понять - какого черта?
Иногда он просыпался, как по заказу, когда с утра ждало важное дело. Сейчас же дела не было - это он помнил точно.
Должно быть, сонный разум уловил какие-то неожиданные для этого времени звуки.
Вдруг понял - сейчас из Москвы уезжает Левушка Тучков. Уезжает, не простившись, даже не попытавшись задать хоть один вопрос. И не гнаться же за ним, умоляя: ну, спроси, я все тебе растолкую, Лопухину - не смог, но ты-то знаешь Каинову басенку про кота и крыс!
А звуки - это вышел из особняка, увидев в окно дорожную карету-берлину, Лопухин. И за ним вынесли его дорожный сундук.
– Спать!
– приказал себе Архаров. И был очень рад смутной дреме, в которой можно наблюдать, как цепляются друг за друга несуразные мысли, как из них вырастают некие зримые затеи. Но это все же был не сон - разум кое-как действовал, и Архаров был очень рад, услышав суету в доме.
– Ваши милости, извольте просыпаться!
–
– Кофей поспел!
Архаров встал с твердым намерением помолиться от души. В спальне у него был образ Николая-угодника, еще дедово благословение, и угодник должен был бы помочь сейчас - установить в душе спокойствие, необходимое для дальнейшей службы.
Но молитва получилась лишь словесная - Дунька, сидя на подоконнике, умывалась, и пришла на ум другая Дунька - тоже, поди, сейчас умывается. Или велит наполнить теплой водой ту деревянную щелястую лохань…
Архаров даже головой помотал, чтобы выгнять соблазнительный образ. Но этот образ допекал его и за кофеем, и в карете, и даже в кабинете, так что Архаров весьма обрадовался, увидев входящего к нему пожилого батюшку, сильно недовольного.
– Благословите, честный отче, - попросил он и склонился, принимая в сложенные ладони руку священника.
Обычно иереи жаловали в полицейскую контору, когда случалось воровство. Но вид имели скорбный, этот же посетитель был сердит.
– Ваше сиятельство, еретики и преступники за Рогожским кладбищем сидят!
– объявил батюшка.
– Вот, извольте, сему идолу молятся!
И выложил на стол небольшую икону.
– Какой же это идол?
– спросил, разглядев, несколько озадаченный Архаров.
– Это, честный отче, Николай-угодник…
– Нет!
– воскликнул священник.
– Извращение раскольничье, а не угодник! Извольте, извольте… вот, и вот, и вот…
Он тыкал пальцем в доску, и Архаров стал замечать отличия. Угодник глядел не прямо, а повернув голову вправо, при этом глазами он косил влево - и верно, негоже угоднику быть косым. И пальцы были сложены для благословения как-то необычно, и помещен святой был не посередке доски, а с краю…
Благолепия в образе не было вовсе - зато была некая тайная сила, властность, способность одолевать зло.
– Так чего же вы хотите, честный отче?
– спросил Архаров.
– В каторгу!
– немедленно отвечал священник.
– Всех - в каторгу, кто такие образа пишет, покупает, у себя хранит и показывает! Знаете, как они угодника-то зовут? Никола Отвратный!
– То есть как - Отвратный?
– А вот тут и есть главная хитность и главная ересь. Они утверждают, якобы сей образ призван зло отвращать, потому - «отвратный». А в простом народе «отвратной» всякую дрянь зовут, не слыхивали?
– Хорошо, - преспокойно отвечал Архаров.
– Я вашу жалобу уразумел. Образ отправлю в столицу с приложением соответственного донесения.
И тут же он прочитал по лицу просителя, чего тому недостает для полного и совершенного счастья.
– С указанием имени иерея, явившего бдительность и догадливость, - добавил Архаров.
– Вы также по своей части подайте жалобу в Синод. Ступайте, честный отче, в канцелярию, скажите - я велел записать ваши показания. Образ же останется пока у меня. Дабы не смущать моих служащих.