Блудное художество
Шрифт:
В комнатах у Дуньки был некоторый разгром - мебель стояла на местах, но стол был без скатерти, пропали канделябры, безделушки. Архаров понял - хозяйка вздумала съезжать.
– Дуня, ты где?
– позвал он, направляясь к спальне.
Она выскочила навстречу, и Архаров хмыкнул.
На Дуньке был мужской наряд, но не тот забавный голубой кафтанчик, в коем она штурмовала Оперный дом в Лефортове. Одета она была - хоть на придворный маскарад. На Дуньке была темно-красная пара из дорогой ткани, кафтан новомодный - с расходящимися полами, такой же камзол -
Волосы были убраны в модную прическу - подвиты, взбиты, приподняты сверху и по бокам, так что голова казалась больше натуральной. Но не напудрены - этой пачкотни Дунька не любила, собственный цвет был хорош.
Она уставилась на гостя и, как Агашка, ни слова не могла произнести.
– Здравствуй, Дуня, - сказал Архаров.
– Садись, потолкуем.
– Здравствуй, Николай Петрович.
Она села в кресло «кабриолет» (дай Бог здоровья княгине Волконской, Архаров уже запомнил эти названия), указала на соседнее кресло. Получилось это у нее даже изящно, совершенно по-дамски, - как будто не она пять лет назад носилась по Зарядью босиком, помогая Марфе по хозяйству.
– Ты, я вижу, съезжать собралась. Ни к чему это, Дуня. Оставайся тут, живи, как привыкла. Дом и карету с лошадьми я тебе оплачивать буду, всю прислугу, как полагается, туалеты, стол…
– Николай Петрович, это ты что же, на содержание меня берешь?
– тихо спросила Дунька.
– Да, Дуня. Будешь жить, как привыкла при господине Захарове. Может, даже еще лучше. Больше будешь выезжать, у себя принимать, учителей тебе найму - музыкального, танцевального, какие там еще полагаются.
– Фехтовального…
Архаров посмотрел на нее внимательно - нет, Дунька не шутила.
– Разве что вздумаешь в полк поступать.
Тут ему вдруг пришла в голову еще одна дамская забава.
– Можешь, коли угодно, в манеж ездить, брать уроки конной езды, по примеру государыни. У меня Агатка без дела на конюшне стоит, понравится - забирай. Стало быть, подумай, сколько тебе ежемесячно на дом требуется…
– Николай Петрович!
– Что, Дуня?
– Ни к чему это!
Архаров подождал - не будет ли объяснения странным словам. Но Дунька только вздохнула и отвернулась.
– Ежели я тебя, Дуня, когда обидел, то прости, вперед буду умнее, - на всякий случай сказал он.
Она ответила не сразу.
– А что ж ты, Николай Петрович, не спросишь - мил ли ты мне?
Это было и вовсе неожиданно - после того, как Дунька сама прибегала на Пречистенку, никто ее не гнал туда силком и денег ей за это не платил!
– Будет тебе, Дуня, дурачиться, - сказал Архаров и вспомнил советы Марфы.
– Я тебе говорю попросту - беру на содержание…
Тут опять пришла на ум их первая встреча после чумы - когда нарядная Дунька посреди Ильинки хвасталась: «А у меня радость! Меня на содержание взяли!»
– Нет, сударь мой, - вдруг
– Не пойду. Будет с меня…
– Не кобенься, Дуня. Я тебе добра желаю.
– Нет. Не надобно мне твоего добра.
Лицо не лгало - Дунька действительно более не нуждалась ни в Архарове, ни в его близости. Это было весьма странно…
– Другого завела?
– спросил Архаров.
– Другого, Николай Петрович. Не обессудь.
Он встал.
– Ну, Дуня, коли так - навязываться не стану. А кто таков?
Встала и она.
В ее огромных раскосых глазищах не было знакомого ему огня. Дунька приняла некое решение - и далось оно ей нелегко. Так глядит человек, решительно отказавшийся от всего минувшего и весьма смутно представляющий себе свое будущее; возврата к былому, однако ж, не допускающий.
– Да уж не в монастырь ли ты собралась?
– осенило Архарова.
– А коли так?
– В мужском наряде?
– В мужском путешествовать ловчее.
Тут она была права - после дождя в застрявшей карете, поди, насидишься, а в седле - и горя не знаешь.
– Грешно же, Дуня.
– Не твоя печаль, - огрызнулась она.
Что-то тут было не так…
– Может, одумаешься?
– миролюбиво спросил Архаров.
– Я тебя не неволю, не тороплю, подумай, с Марфой потолкуй.
Она вздохнула и наконец-то посмотрела ему в глаза.
И стало ясно, что время безнадежно упущено.
Надо было хватать Дуньку в охапку еще тогда, в Лефортове, когда она выскочила на сцену, размахивая дрянной дешевой шпажонкой, чтобы защитить от бунтовщиков московского обер-полицмейстера. Хватать - там, в запущенном парке, в каком-нибудь неподстриженном боскете, превратившемся в зеленую лиственную пещеру, ведь ждала же она этого, желала же она этого, не отпускать ее более в захаровские владения на Ильинке, пропади пропадом все платья и побрякушки - новых накупить!
И не забивать себе дурную башку всякой ахинеей… Матвей бы даже выразился так: безнадежной ахинеей.
– Николай Петрович, - сказала Дунька, - устала я тебя дожидаться. А знаешь, что бывает, когда дожидаться устаешь? Тогда, сударь мой, идешь ты в Божий храм да и просишь: Господи, пошли мне хоть что, все приму и тут же исполню, лишь бы… лишь бы не прежнее… И Господь посылает! Главное - не струсить и принять. Так-то, Николай Петрович. Это как ежели бы кто тонул, Богу молился, а ему руку протянули. Не станешь допрашиваться, чья рука да откуда родом. Божья! Вот и хватаешься.
– И чья же такая рука подвернулась?
– уже начиная сердиться, спросил Архаров.
– Моя, - уверенно отвечал мужской голос.
Из соседней комнаты вышел Алехан.
– Прости, Архаров, что девку у тебя забираю. Девка - золото. Я возвращаюсь в столицу и ее с собой увожу.
– Ну, Дуня… - совершенно ошалев от такого поворота дел, прошептал Архаров.
– Не на блуд беру, не бойся. У нас иное - так… Фаншета?
Давненько Архаров и не слыхал, и не произносил этого имени. Как-то без него обходился.