Блудные дети
Шрифт:
Мне достался «Dracula. Bram Stoker». На обложке была изображена голая женщина с кровоподтёком на шее, а рядом старик с жёлтыми глазницами и длинными белыми клыками.
Я открыл наугад и прочёл: «My own heart grew cold as ice, and I could hear the gasp of Arthur as we recognized the features of Lucy Westenra. Lucy Westenra, but yet how changed. The sweetness was turned to adamantine, heartless cruelty, and the purity voluptuous wantonness». [Моё сердце стало холодным как лёд, я слышал тяжёлое дыхание Артура – мы узнали Люси Вестенра. Люси Вестенра, но совершенно переменившуюся!
Русскими книгами я не успел обзавестись, английских же не люблю. Во-первых, читаю я медленно. Во-вторых, у Рэйчел своеобразная библиотека. Например, я нашёл у неё целую подборку о буддизме...
Гораздо приятнее наблюдать за пламенем, чем читать о проделках графа Дракулы. Огонь мечется и возмущённо шумит, точно ему тесно в камине. Жарко, щёки горят, хочется спать.
– Что ты читаешь? – спросил я у Рэйчел, чтобы развеять сон.
Она молча показала мне обложку своей книги. Названия точно не помню, что-то вроде «Решения Далай-ламы – в жизнь!»
– Ну и как? Интересно?
– Конечно.
– Разве ты буддистка?
– Нет, – сказала она, не отрывая глаз от книги. – Но сейчас это очень модно. А потом я хочу найти в буддизме путь жизни.
– Путь жизни? – я почувствовал, что совсем уже не хочу спать.
– Да. Это важно – выработать для себя новые нормы. Кое-что можно взять из буддизма.
– Что значит «новые нормы»?
– Это значит... ну... – она подняла глаза на меня. – Человек, когда перестал быть животным, перестал действовать только под влиянием своих инстинктов... Но с появлением сознания, человек, чтобы выжить, нуждался в системе координат и в объекте поклонения... – казалось, что она выучила наизусть какой-то текст. – Без системы человек не смог бы организовать и связать картину мира, найти своё место в нём, а просто растерялся и не был бы способен... ни к чему... Но для выживания нужна ещё и цель, которая указывала бы куда идти... Для этого нужен объект всеобщего поклонения, то есть Бог... Бог даёт направление. Бог, а точнее религия, провозглашает общепринятые ценности, которым должно следовать большинство... Бог удовлетворяет основную потребность человека в осмыслении своей жизни...Это необходимо для построения нормального гражданского общества... Поэтому когда отмирают старые религии, появляется необходимость в новых.
– А что ты имеешь в виду: «старые религии»?
– Христианство, например.
– А разве религия может отмереть?
– Ну... она не то, чтобы отмирает, но... э-э-э... она не может оставаться универсальной. Понимаешь?
– Не понимаю. Если люди верят в то, что даёт их религия, они неизбежно признают, что эта религия – не просто свод правил и догм, а Божественное откровение. А Божественное откровение не может, как ты говоришь, отмереть или сделаться вдруг неуниверсальным. «Неуниверсальное Божественное откровение»!.. Хм... А если люди не признают религию Божественным откровением, это означает только то, что они ни во что не верят.
– Как ты можешь говорить это, когда ты сам атеист? – возмутилась она. – И потом, Будда, Аллах, Дао, Конфуций, Христос – это всё Бог, только в представлении разных народов он разный!
– Ну, насчёт Дао не знаю. А что касается меня, я, между прочим, не атеист. Атеисты – это те, у кого нет веры. А религия здесь ни при чём. Я верю в высший разум. Я верю, что существует...
– Я просто хотела сказать, – обиделась Рэйчел, – что... в век плюрализма, то есть, когда все признали, что не бывает одной истины, нужно искать что-то среднее. Ну... выбирать всё лучшее.
– А я просто хотел сказать, что быть неверующим и утверждать, что религии отмирают, это всё равно, что ослепнуть и говорить, что в кино теперь никто не ходит.
Рэйчел вела себя схоже в Москве, когда доказывала нам с Максом, что в России делают шубы из собак и кошек. Она почти плакала, стараясь вернуть себе уверенность, которую мы с Максом невольно пошатнули.
Вот и теперь мне нравилось дразнить Рэйчел, раскачивая подпорки, на которых держались её представления об устройстве мира.
– Вера в Бога, – надменно заявила Рэйчел, – это вера в собственное бессилие; отрицать сверхъестественное – это расписываться в собственной глупости. Придумала не я, но всё стало понятно с прочтением и осознанием этой фразы. И ещё. На сайте Института Открытого Общества ты увидишь такие слова: «Мы все действуем на основе идеи несовершенного понимания», – Рэйчел поднялась с ковра, отложила в сторону книгу и гордо покинула комнату.
– По-твоему выходит, что абсолютно то, что нет ничего абсолютного! – крикнул я ей вслед. – Но если это утверждение абсолютно, значит, оно ложно. А если нет – значит, бессмысленно!
Она ничего не отвечала.
– Подумаешь! Институт Открытого Общества... – снова прокричал я. – Это уж точно не Божественное Откровение!..
Сегодня занимался бухгалтерией.
Ой-ой-ой! Начинаю паниковать. Денег осталось триста долларов, а работы на горизонте не видно. Рэйчел настаивает, чтобы я шёл мыть посуду. Потом, когда получу марьяжную визу, она обещает подыскать мне что-нибудь поинтереснее. Может быть, выдвинет мою кандидатуру на пост премьер-министра?
Неужели я должен буду мыть посуду?!
Как говорили девчонки из кафе: «Это ад, мама!»
Всю неделю пытался найти работу. Обзвонил десятки компаний, но всякий раз повторялось одно и то же. По акценту во мне узнавали иностранца и вежливо осведомлялись, откуда я. Заслышав ответ, заговорщицки спрашивали, есть ли у меня виза и образование. А я всё не мог отделаться от чувства, что собеседников моих интересует, как я попал в Лондон и не связан ли с русской мафией.
Наконец, мне довольно прохладно объясняли, что не нуждаются в моих услугах. И разговор прекращался.
Ничего мне не остаётся, как стряпать ужины для Рэйчел. Может, наняться к ней поваром?
Вечером, когда Рэйчел вернулась с работы, мы снова устроились с ней на ковре у камина. Она с Далай-ламой, я – с Дракулой.
Читать я не стал и, чтобы хоть как-то развлечь себя, решил зарисовать Рэйчел.
Она лежала на правом боку, изогнувшись, как креветка. И поза её просилась на бумагу. Ещё в школе у нас многие заводили «Книги гримас и неестественных поз», куда пером и тушью заносили рисунки всевозможных рож и положений тела. Самым сложным считался автопортрет. Нужно было, расположившись перед зеркалом, состроить рожу и тут же её зарисовать. Гримасничать не так-то просто: мышцы лица устают довольно быстро, и схватить момент нужно мгновенно, выбирая только самое существенное...