Блудный брат
Шрифт:
Я перехватил обеспокоенный взгляд сержанта, но сделал вид, что этого не заметил, Будда же среагировал так, как я и предполагал, — рванулся и, довольно ловко извиваясь на полу, в конце концов сел на корточки.
— Сделай так же, — потребовал он.
— У нас тут что, соревнования по гимнастике? — спросил я. — Хочешь перегрызть мои наручники? Слюной изойдешь.
Он посмотрел на меня, и взгляд его действительно был полон ненависти, не так, как обычно бывает в книгах или фильмах, но настоящей кровавой ненависти.
Нечеловеческим усилием воли он удержался от немедленного комментария, но я
— Полный комплект, — немедленно выдал я. — Как там говорится: один читает, другой пишет, а двое их охраняют.
Кто бы мне дал под зад, подумал я сразу же после того, как стены приняли на себя эхо моей эпохальной шутки. Почему я всегда начинаю столь грубо? Почему… Заткнись, рявкнул кто-то другой в моей голове. Начинаешь грубо, потому что до сих пор это всегда давало явный и долговременный эффект, так что почему бы и нет. Ладно, согласился первый, будем играть дальше.
Даркшилд и его команда явно не имели прежде дела с такими идиотами. Все пятеро переглянулись и зашевелились. Полковника моя болтовня тронула меньше всего, он лишь поднял руку, чтобы кто-то из охраны не выстрелил без нужды, а стрелять им было из чего, и задумчиво сказал:
— Если бы у меня не было определенных сомнений, вы даже не проснулись бы от заслуженного сна. Никто… — Он подошел ближе ко мне, я инстинктивно напрягся, и не ошибся. — … и никогда не делал из меня такого посмешища, как ты. — Он пнул меня в ногу, едва не переломав кости плюсны. Я чуть не застонал от пронзительной боли. Я ожидал удара ногой, это было наиболее вероятно, но настраивался на удар в живот, печень, пах, ступня же была предоставлена сама себе, и в итоге я поплатился за собственное легкомыслие. Боль была адской, к ней прибавилось еще несколько стандартных пинков по почкам, от которых я сумел защититься, одновременно не лишая противника удовольствия. На этот раз я позволил себе застонать — почти непритворно. Даркшилд с безразличным видом шагнул к Будде, но, видя, что тот весь ощетинился, лишь негромко фыркнул и переместился к сержанту.
— К тебе у меня больше всего претензий, приятель, — с грустью в голосе сказал он. — В твоем мире из тебя делали половую тряпку, я тебя вытащил со свалки, а ты меня так благодаришь?
Я перевернулся на спину; ступня болела так, словно ее поверхность составляла два акра. Я лег так, чтобы хоть как-то защитить ее от повторных ударов.
— Он вынужден был так поступать, — простонал я. — Вообще, мне на него наплевать, но если уж требуется что-то уточнить, то пусть…
— Перестань, Оуэн, — прошипел Кашель. — Слишком долго я болтался в этом болоте, чтобы теперь притворяться, что ничего не произошло.
Даркшилд повернулся и с интересом посмотрел на меня:
— Оуэн?
Если бы я мог, я бы пнул сержанта даже больной ногой.
— А что, нельзя? — улыбнулся я.
— Здесь ты оказался под другим именем, — сказал полковник.
— Не может быть, разве
— Заткните ему пасть, разве вы не видите, что он несет черт знает что! — прошипела женщина.
Я повернулся к ней, делая вид, будто внимательно ее разглядываю. Она не была ни красивой, ни стройной, может, будь она в молодости богата, то сделала бы что-нибудь со своим телом, но богатства ей тогда явно не хватило, а теперь это была просто самая обычная некрасивая баба, цель жизни которой заключалась в том, чтобы служить кому угодно и чему угодно. И жить надеждой, что эти что-то или кто-то станут настолько важными, что смогут поделиться своим богатством с верной прислужницей.
— Спокойно, сестричка, — небрежно сказал я. — Когда придет время сводить счеты, ты окажешься в первых рядах, а на черта тебе это? Займись чем-нибудь женским, чем-нибудь важным, плетением кружев, например, это тебя облагородит, обогатит внутренне…
— Не твое дело, что у меня внутри!
— Слабое возражение, — сказал я Даркшилду. Он стоял посреди комнаты, явно не зная, что делать — боялся заткнуть мне пасть и потерять шанс получить какую-нибудь невольно выданную информацию и вместе с тем жаждал моей крови. — Как-то раз я подобным же образом задел другую энергичную бабенку, так она мне сказала, что у себя внутри позволяет копаться только любовникам, и при том не словесно и не пальцами. Вот это ответ!..
Женщина подпрыгнула и вскочила на мою избитую ступню, попав не совсем точно, но тут же молниеносно повторила попытку. Боль оказалась даже меньшей, чем я думал. Самое большее восемь баллов по одиннадцатибалльной шкале Йитса, ну, пусть будет — порывами до девяти. Я рассмеялся.
— Если бы ты хотела, чтобы я почувствовал настоящую боль, следовало бы обречь меня на выслушивание твоих доверительных бесед в постели, — сообщил я, уклоняясь от яростных, но любительских пинков, некоторые из которых я даже принимал на себя, но так чтобы она оказывалась все ближе — у нее на ремне висел пистолет. Я уже был близок к тому, чтобы его выдернуть, когда шеф схватил ее за плечо и оттащил от меня. — Хватит, Венди… Я сплюнул на пол.
— Если бы я знал, что эту дамочку зовут Венди, я вообще бы даже с ней не разговаривал.
Полковник толкнул Венди в сторону двери, неподвижно стоявшие гориллы расступились и снова сомкнули ряды, как только она прошла; при желании они могли бы перекрыть своими телами железнодорожный тоннель. Даркшилд поскреб подбородок.
— У тебя какая-то своя игра, приятель, — сказал он. — И как я вижу, ты ведешь ее и сейчас. Вот только — какая?
Я убрал с лица улыбку и натянул серьезную маску, делая вид, что размышляю. Ему пришлось бы быть телепатом, чтобы выражение моего лица не смогло его обмануть — сейчас я владел им в совершенстве. Кроме того, я действительно размышлял, что-то ведь нужно было делать, а мне казалось, что я и сам не знаю, что за игра тут ведется. И вдруг…