Блудный сын
Шрифт:
— И что он теперь будет делать? — спросил Майкл.
— Что он и делал, — ответил Дукалион.
— Но он в бегах, скрывается. У него нет времени готовить свои… вскрытия.
Дукалион ответил ему в тот самый момент, когда Карсон взяла книгу по психотерапии: «Сейчас он особенно остро чувствует безысходность. А безысходность усиливает навязчивость идеи…»
В этой книге закладкой служила визитная карточка Кэтлин Берк с датой ее третьей беседы с Харкером, на которую он так и не пришел.
Карсон повернулась, посмотрела
Они содрали первые три слоя, так что на нее смотрели лица Фрейда, Юнга… Психиатров и психологов.
Карсон вспомнила слова Кэти, произнесенные прошлой ночью перед этим самым зданием: «Но у нас с Харкером установилось… полное взаимопонимание».
Майкл, как всегда, видел ее насквозь.
— Есть что-нибудь?
— Кэти. Она следующая.
— Как ты узнала?
Она показала ему визитную карточку.
Майкл взял ее, повернулся с карточкой к Дукалиону, но гигант исчез.
Глава 91
Толика дневного света еще оставалась, но она быстро растворялась в черных, как сажа, облаках, так что тени наступали, грозя окончательно поглотить серые остатки света.
Долгие часы тележка из супермаркета, наполненная пакетами с жестяными банками, стеклянными бутылками и прочим мусором, за который можно было выручить какие-то деньги, стояла там, где и оставил ее бродяга. Никто не обратил на нее ни малейшего внимания.
Рэндол Шестой, который уже вылез из контейнера, хочет откатить тележку в менее подозрительное место. Может, благодаря этому труп в контейнере обнаружат позже.
Он берется обеими руками за ручку, закрывает глаза, представляет себе, что на мостовой нарисована полоска из кроссворда с девятью клеточками, и начинает произносить по буквам слово шопоголик. Но произнести слово до конца ему не удается, потому что происходит удивительное.
Тележка начинает катиться, колеса стучат по неровной мостовой, но движение тележки на удивление плавное и непрерывное. Такое плавное и непрерывное, что Рэндол понимает: ему сложно отмерять шаги буквами, которые он помещает в воображаемые клетки, одну за другой.
Хотя такое изменение пугает его, движение колес через клетки, а не от одной клетки к другой не заставляет его остановиться. Он набрал… скорость.
Добравшись до второго «о» в слове шопоголик, он перестает произносить его по буквам, потому что уже не может точно определить, в какой он клетке.
Он открывает глаза, предположив, что теперь, когда он более не представляет перед мысленным взором клетки кроссворда, должен мгновенно остановиться. Но продолжает двигаться.
Поначалу ему кажется, что движущая сила в тележке, что она тащит его за собой. И пусть мотора на ней нет, ее катит что-то магическое.
Это пугает Рэндола, потому что указывает на потерю контроля. Он во власти тележки. Должен идти, куда она его ведет.
В конце квартала
Колеса тележки крутятся, крутятся, и он понимает, что тележка не тащит его. Это он толкает тележку.
Он экспериментирует. Когда пытается прибавить шагу, тележка катится быстрее. Когда замедляет шаг, тележка катится медленнее.
Хотя до счастья еще далеко, эксперименты эти вызывают у него чувство глубокого удовлетворения. И Рэндол идет, идет, идет вперед, наконец-то получив возможность распробовать, какой он, вкус свободы.
Наступила ночь, но даже в темноте, даже в проулках, в этом мире, раскинувшемся за стенами «Милосердия», больше видов, больше звуков, больше запахов, чем он может вобрать в себя, не впадая в панику. Поэтому он не смотрит ни вправо, ни влево, идет, уставившись на тележку, которую катит перед собой, вслушиваясь только в стук колес.
Он продолжает двигаться.
Тележка — та же полоска кроссворда из клеточек, только на колесах, и в ней не просто пакеты с алюминиевыми банками и стеклянными бутылками, но и его надежда на обретение счастья, его ненависть к Арни О'Коннору.
Он продолжает двигаться.
Глава 92
В домике с фигурками единорогов на воротах и окнами, с вырезанными на синих ставнях звездами и полумесяцами, Кэти Берк сидела на кухне, читала роман о королевстве, где правили бал маги и колдуны, ела миндальные пирожные и пила кофе.
Уголком глаза заметила движение, повернулась и увидела Джонатана Харкера, стоящего в дверном проеме между кухней и темным коридором.
Его лицо, обычно красное от солнца и злости, стало белее мела. Со встрепанными волосами, весь в поту, он походил на малярийного больного.
Хотя глаза его дико сверкали, хотя руки непрерывно ощупывали футболку, заговорил он кротко и обаятельно, с интонациями, которые совершенно не вязались с его внешностью и внезапным появлением в доме без приглашения: «Добрый вечер, Кэтлин. Как поживаете? Заняты, я уверен. Как всегда, заняты».
Подстраиваясь под его тон. Кэти спокойно положила в книгу закладку, закрыла ее, отодвинула в сторону.
— Все могло пойти не так, Джонатан.
— Возможно, и не могло. Возможно, для меня не было никакой надежды.
— В том, что все так обернулось, есть доля моей вины. Если бы мы продолжили наши беседы…
Он вошел на кухню.
— Нет. Я слишком многое прятал от вас. Не хотел, чтобы вы узнали… какой я.
— Я просто показала себя никудышным психиатром.
— Вы — добрая женщина, Кэти. И очень хороший человек.