Блуждающая реальность
Шрифт:
Именно философские проблемы занимали Дика как писателя. Первый свой научно-фантастический рассказ он опубликовал в 1951 году, в возрасте двадцати двух лет. Уже тогда определился его путь: он будет исследовать фундаментальные тайны бытия и человеческой природы. В Michael in the «Fifties, неопубликованном романе Клео Мини (второй жены Дика, с которой он прожил большую часть 1950-х), психологический абрис заглавного героя отчасти срисован с Дика и отражает то же пристальное внимание к бытию, которое запомнилось Мини в муже уже на заре его научно-фантастической карьеры. Вот диалог между Майклом и его женой Кейт, образ которой отчасти основан на самой Мини. Кейт говорит Майклу:
– Порой мне кажется, что ты мечтаешь оторваться от земли. Прочь
«Она права, – думал он. – Она реальна – реальна, как трава на дворе, как кухонный стол».
– Куда ты от нас уходишь, Майкл?
– Кейт, я не хочу никуда уходить. Но мне кажется, что существуют иные миры. Машина, дом и кот – не все, что у нас есть. И эта скудная жизнь, в которой мы еле сводим концы с концами и вечно считаем гроши, чтобы выкрутиться, – она не дает нам… не дает мне разглядеть иную реальность. Ту, где скрывается смысл (1).
В интервью Бертрану Дик так описывает философию, повлиявшую на него в раннем возрасте:
Впервые я заинтересовался философией в старших классах школы, когда однажды понял, что все пространство одного размера, различаются только его материальные границы. После этого ко мне пришло понимание (ту же мысль я позже встретил у Юма), что причинно-следственные связи находятся не во внешнем мире, а в сознании наблюдателя. В колледже нам задавали читать Платона, от него я узнал о возможном существовании метафизической реальности, превыше или за пределами чувственного мира. Я пришел к пониманию, что человеческий ум в силах помыслить реальность, в которой эмпирический мир эпифеноменален. Наконец, я пришел к убеждению, что эмпирический мир в определенном смысле не вполне реален – по крайней мере, не так реален, как лежащая за ним сфера архетипов. Тогда я потерял веру в какую бы то ни было достоверность чувственного познания, и с тех пор в романе за романом я подвергаю сомнению реальность мира, воспринимаемого органами чувств моих персонажей.
В этой концентрированной истории философских влияний нам открывается лишь часть истории становления Дика как писателя. Разумеется, множество иных философских и духовных систем, очень много значивших для Дика, здесь не названы. Но еще более фундаментальным фактором стало для него нелегкое детство: ранний развод родителей; частые в эпоху Великой депрессии поездки через всю страну в поисках заработка; жизнь в стесненных обстоятельствах и вдвоем с эмоционально холодной матерью; приступы головокружения и агорафобии, которые мешали Дику учиться и заводить друзей и заставили мать показать его как минимум двум психиатрам. Один из них предположил, что Дик может страдать шизофренией – диагнозом, страшно напугавшим мальчика и в дальнейшем преследовавшим его всю жизнь.
Во всех раздумьях Дика ощущаются подспудная боль и чувство нецельности, заставляющие его отчаянно искать свое место в общем мире (коинос космос, по слову грека Гераклита, мыслителя, которым Дик восхищался) и бежать от безумия, настигающего человека в одиночестве (идиос космос – «частный мир»; от греческого «идиос» происходит слово «идиот» – человек, отрезанный от того, что происходит вокруг). Несмотря на страх, Дик настойчиво стремился взглянуть безумию в лицо и спросить, не может ли и оно претендовать на некое знание. Так, в «Наркотиках, галлюцинациях и поиске реальности» – статье 1964 года, включенной в этот сборник, – Дик говорит о том, что так называемые шизофренические или психотические «галлюцинации» во многих случаях могут быть плодами чересчур острого и глубокого восприятия: шизофреник видит то, что большинство «здоровых» умеют экранировать и изгонять из сознания. Примеры таких «экранов» – кантовские априорные категории пространства и времени: Кант считал, что они необходимы для ментального упорядочивания феноменальной реальности, которая иначе оставалась бы для человеческого ума вечным и безнадежным хаосом. В своей статье Дик предполагает, что постольку, поскольку наше сознание и чувства
В свете этого идея галлюциноза принимает совсем иной характер: галлюцинации, будь они вызваны психозом, гипнозом, наркотиками, ядами и т. п., могут отличаться от того, что мы видим, лишь количественно, но не качественно. Иными словами, нервная система нашего организма порождает гораздо больше, чем структурно и органически необходимо… Являются безымянные видения и зрелища; и, поскольку человек не знает, что это – не знает, как их назвать и что они означают, – он не может и никому о них рассказать. Такой разрыв вербальной коммуникации – роковое указание на то, что где-то на этом пути человек отошел слишком далеко от своего прежнего взгляда на мир, порвал с ним слишком радикально, чтобы продолжать создавать эмпатические связи с другими существами.
В том, как Дик настаивает на социологическом определении галлюцинаций – как ощущений, которые невозможно разделить с другими, – звучит любопытная параллель с мыслью видного антрополога Эдварда Т. Холла, высказанной в книге «За пределами культуры»: «Аберрации восприятия не ограничены психозами, они бывают и ситуационными, особенно в случаях сильного стресса, возбуждения или влияния наркотиков» (2). В тех случаях, когда, говоря словами Дика, «нервная система нашего организма порождает гораздо больше, чем необходимо».
В статье 1965 года «Шизофрения и Книга Перемен» (также включена в сборник) Дик попытался придать одиноким и пугающим переживаниям шизофреника аналитическую связность, которая помогла бы вывести их из области чисто личного и дать новый взгляд на человеческий опыт:
Что отличает шизофреническое бытие от того, которым, как мы воображаем, наслаждается остальное человечество? Фактор времени. У шизофреника, хочет он того или нет, теперь есть все время мира: на него свалилась целиком пленка с фильмом, который мы смотрим последовательно, кадр за кадром. Поэтому для шизофреника не существует причинности. Вместо нее действует акаузальный принцип связи, который квантовый физик Вольфганг Паули назвал синхронистичностью, – действует всегда и везде, а не изредка, как у нас. Подобно человеку под ЛСД, шизофреник погружен в бесконечное «сейчас». И это не слишком весело.
Самого себя в этой статье Дик называет «аффективным шизоидом» – «прешизофренической личностью». Такой пугающий танец на канате самодиагностики постоянно встречается в его статьях и дневниках. Границы задают две противоположные возможности: страх оказаться сумасшедшим (чаще всего Дик употребляет слова «психотик» и «шизофреник») – и надежда, охватив разумом иную реальность (совершив платоновский анамнесис — восхождение в область архетипов), достичь духовного искупления – свободы от мучающих его страхов, убежища от мира, полного скорбей и заблуждений.
Дик полагал, что его книги способны в определенной мере смягчить скорби мира сего – и для него самого, и для его читателей, – по крайней мере, открытым разговором о тех вопросах и сомнениях, что вызывает наше бытие у каждого, имеющего глаза. Как писал он в одной из записей «Экзегезы»:
Я не романист, а философ, сочиняющий истории; способность писать романы и рассказы служит мне средством сформулировать свои ощущения. В основе моих писаний – не искусство, а истина. Итак, то, что я говорю – истина; и я не пытаюсь ее смягчить ни делами, ни объяснениями. И все же, кажется, это каким-то образом помогает тем чувствительным и беспокойным натурам, для которых я пишу. Думаю, я понимаю, что общего у всех тех, кому помогают мои книги: они не могут или не хотят отринуть свои прозрения о таинственной, иррациональной природе реальности, и все мои книги для них – одно большое размышление об этой неизъяснимой реальности, ее осознание и представление, анализ, отклик и личная история.