Блюдо с красной приправой

Леонов Николай

– Вы меня простите, Оксана Сергеевна, – оторвавшись от своих мыслей, произнес Лев, помешивая ложечкой в чашке. – Я просто полицейский, я делаю свою работу. Понимаю, что вам это неприятно и тяжко, но мне надо с вами поговорить.

– Да-да, – поспешно закивала женщина, и Гурову показалось, что она сейчас немедленно заплачет. Но Кириллова сдержалась, лишь глубоко вдохнула, задержав воздух в груди.

– Скажите, у вас ведь есть дочь? – решился Лев задать вопрос, ради которого и пришел сюда, ради которого и разыгрывал весь этот спектакль.

Нет,

конечно, это была не игра в полном смысле слова, он действительно чувствовал к Оксане Сергеевне симпатию, соболезновал ей, относился к ней с крайним уважением, но разыгрывать пришлось сцену почти случайной встречи и свое вежливое участие. Неприятно, но что делать, ведь Кириллова могла просто попросить его оставить ее в покое. И тогда – только вызов повесткой, и, в результате неполучившийся откровенный разговор. Или снова звонить, встречаться, уговаривать, но тогда разговора не получится вообще никакого.

Услышав про дочь, Кириллова все же не сдержалась. Она отвернулась, но Лев догадался, что по щекам женщины потекли слезы. Оторвав небольшой кусок от бумажного полотенца, Оксана Сергеевна промокнула нос и только потом ответила:

– Да, у нас есть дочь Марина. Только почему она попала в перечень ваших вопросов? Она никакого отношения ни к чему такому не имеет. Просто… девушка.

Пауза между словами «просто» и «девушка» не прошла мимо внимания Гурова. И он решил ухватиться за эту невольную подсказку, за эту ниточку. Тема явно неприятная для Кирилловой, но ничего не поделаешь.

– Думается мне, не просто девушка, ваша дочь – это ваша печаль. Почему Марина не живет с вами?

– Это важно? Для чего? – устало спросила она.

– Знаете, наша профессия настолько сложна для непосвященных людей, что порой очень трудно объяснить все умозаключения и логические ходы. Раскрытие преступления – дело весьма специфическое, порой и не предугадаешь, какие детали могут вывести тебя на правильную дорогу, подсказать ответ на главный вопрос. Порой кажется, что подсказка незначительна и не имеет отношения к делу, а на деле выходит, что это и есть ключик, кончик нитки, за который разматываешь весь клубок. Порой очень запутанный.

– Убедительно, только не совсем понятно, – пожала плечами Кириллова. – Хотя я и не претендую на глубокое понимание вашей работы. Петр Николаевич сказал, что вам можно верить, вот я и буду верить.

– Почему у вас не сложились отношения с дочерью? – снова стал спрашивать Гуров. – Они ведь не всегда были такими?

– Почему? – Кириллова как-то обреченно вздохнула. – По моей дурости, больше причин нет. Моя вина, с этого все и началось, все наши беды. Мне кажется, что умереть надо было мне, и тогда бы все было у всех хорошо.

Она вдруг разрыдалась с такой силой, что Гуров оторопел от неожиданности. Переход от унылой усталости к таким бурным эмоциям произошел очень быстро. Наверное, ей было уже невмоготу носить все это в себе. И теперь все выплеснулось наружу безудержными рыданиями. Женщина плакала, уронив голову на руки, ее трясло, било в лихорадке, она завывала

в голос и стискивала воротник платья, как будто он душил ее, и она хотела порвать этот кусок ткани. Опомнившись, Гуров бросился успокаивать Оксану Сергеевну. Он обнял ее за плечи, прижал к себе, принялся гладить по голове, по спине, шепча успокаивающие слова. Говорил, что она самая замечательная жена и мать на свете, что просто на нее свалилось столько бед, что она невольно стала верить в то, что стала средоточием несчастий, бед, невезения.

Кириллова так доверчиво уткнулась лицом в грудь своего гостя, что ему стало даже как-то неудобно из-за своей роли. Пришел поговорить откровенно, довел женщину до слез, а теперь успокаивает и ждет ее откровенного рассказа. Иногда Льву казалось, что его работа делает его грубее, потому что общается он с преступниками, уголовниками, отбросами общества. Ему часто не хватало общения с нормальными людьми, простыми, хорошими, добрыми гражданами. Но вот в такие минуты он жалел, что во время работы приходится допрашивать именно таких – простых и хороших граждан, доставлять им муки, втягивая в свое расследование. Лучше уж общаться с уголовниками, там хоть все с самого начала просто и понятно.

– Нет, вы не понимаете, – тихо говорила Кириллова, крутя головой и вырываясь из рук Гурова. – Я виновата, именно я. Это не аллегория, не красивый оборот речи, это вина женщины, не сумевшей сохранить семью. Ведь предназначение женщины – как раз хранить очаг, цементировать семью, она – связующее звено в этом семейном мире. А я предала. Давно предала. Я изменила Олегу еще в молодости.

Такого Лев не ожидал, хотя ничего странного и удивительного в этом признании не было. Бывает такое и довольно часто, ну и что? А Оксана Сергеевна уселась прямо и, размазывая по щекам слезы и остатки губной помады, стала рассказывать. Она рассказывала с такой яростью, как будто наказывала себя или мстила себе.

– Мы были молодыми. Не всегда все между нами шло гладко. Олег пропадал сутками на работе, мне хотелось внимания, общения с ним, куда-то вместе ходить. Чтобы друзья и знакомые видели нас вместе, видели, что я замужем.

Гуров не мешал. Кириллова должна выговориться, должна сбросить это напряжение, пусть даже малознакомому человеку. А, может, даже хорошо, что малознакомому, тому, которого она никогда больше не увидит. Не так стыдно потом. Не придется снова смотреть в глаза и помнить, что ты все про себя рассказала, постыдное и грязное.

И Оксана Сергеевна рассказала, как изменила мужу, поддавшись на ухаживания молодого красавца, как забеременела от любовника. И как муж обо всем узнал.

– Понимаете, он простил мне это! Олег простил мне и измену, и чужого ребенка. Он не просто простил, он принял ребенка и всегда любил Марину как свою родную дочь. Это потом я поняла, или мне казалось, что поняла. Он ее любил за нас двоих, потому что меня любить так, как любил до измены, уже не мог. Как будто хотел ее обезопасить от этого ярлыка незаконной, уберечь.