Бобры. Книга три. Осенние дни

На солнце жарились

И сбрасывали кожу мы:

Хотели поскорее стать похожими

На тех, кто уже месяц здесь коптился

И негром в результате становился

Без смены генетического кода,

Но силою одной природы

И северным желанием согреться,

Да

так, чтоб месяц апосля не греться,

За краткий срок путёвки черноморской

Стать штатным флота южного матросом.

Снять тонус севера за три недели юга –

Как выйти в плавках на лыжню поспорить с вьюгой.

Зачем мы хаем нашу снежную весну?

Находим скучной одинокую сосну,

Обходим бесконечное болото

И тёмную боимся воду?

Цветение спешим приблизить вишен

И южными губерниями дышим,

Боготворим манящие вершины

И грезим моря бирюзой в тиши мы?

Быть может, недостаточно согреты

Секреты севера вниманием поэтов?

Быть может, не хотят открыться сразу

Воспитанному негой глазу?

Или поэты севера в секрете

Хранят свои творения в буфете?

И только непосредственные дети

Не думают о заграничном лете

И удивляются всему на свете!

Мне друг открыл озёр болотных тайну

Через обряд осеннего купанья,

Когда из небольшого городка,

Где к морю держит путь Двина река,

Мы на велосипедах старых наших

По узкой тропке вдоль путей пропавших,

Влекомые природы зовом трубным,

Дорогу дав желаниям подспудным,

Отправились в край девственных болот,

Где нор не может вырыть крот,

Где земли нет как таковой –

Есть только зыбь по-над водой.

В ночи поставили палатку,

Забылись сном походным сладко,

А утром, только рассвело,

Пошли вдвоём на озеро.

Дымкой тумана, словно пухом,

Было укутано оно.

Мой друг в молчании разделся и прыгнул, одного

Меня оставив посреди болота,

Чтобы вошла в меня свобода.

Она вошла – и стало зябко.

Почувствовал себя я тряпкой,

Отжатой плохо и забытой на швабре у ведра.

Тогда

Донёсся голос друга,

Озёрного из центра круга.

Немедля я трусы стянул

И в тёмну муть бревном нырнул.

Как в масло нож,

Как в сало зуб,

Как в чернозём колхозный плуг,

Я в воду озера вошёл

И грузилом ко дну пошёл.

Свинец мечтАет только

О поцелуе тока,

А я ему отдался

И с жизнею

расстался,

Если б не оказался

Со мною рядом друг.

Он словно мелом круг

Защитный вокруг тела начертал,

И этот круг меня наверх поднял.

Я был в воде и не в воде,

Я был везде и был нигде,

Я разделился без остатка

И стал прямой сердечной гладкой.

Мой друг смеялся озорно,

А я как будто был в кино

И с белого экрана

смотрел на кресла зала.

Для режиссера был показ:

Он с детищем знакомился.

Я улыбнулся, но смеяться мой друг не успокоился.

Как прежде холоду воды, поддался смеху я!

И отражённый от воды

Наш чистый смех, как луч звезды,

Пронзил туман и полетел, нам по болоту эхоя!

И здесь, на пляже смех был слышен,

Но не стихийный был – прокисший.

И только ребетня порой

Вытягивала смеха строй

До чистого задора

Под взглядами укора

Своих родителей лежащих,

С тревогой на детей глядящих,

Чтобы волной их не прибило,

И Солнце темя не палило,

Когда в запале озорства,

Под властью моря колдовства,

Они раздетые хохочут,

Панаму одевать не хочут,

Водой брызгАются, визжат

И на подстилку не спешат

Вернуться для обсушки!

Даже сушки

С маком

Их не прельщает запах!

Другое дело – запах моря,

Не знающий, кто тЫ и ктО я,

Ведущий взгляд за горизонт,

Дарящий сердцу продолженье

Его Земного приключенья.

Так приключенья своего я продолженья ждал,

А покамест дни лета коротал

На пляже,

По возвращении домой,

Надеясь в ящике найти ответ Наташи.

Настал сентябрь, почтовый ящик был пустой.

Заброшенная летом школа наполнилось гурьбой

Всех возрастов от семи до надцати,

Казалось нам, уже просила: «Хватит»,

Когда последний любознательный малыш,

Чуть приуныв под тяжестью портфеля,

В мир новый робко сделал шаг,

И школа затворила двери.

Когда в одиннадцатом ты,

То школу видишь по-другому,

Тем чётче, когда волею судьбы

Ты одного стал гостем дома.

Я мою школу знал с восьмого.