Боцман с «Тумана»
Шрифт:
— Товарищ старший лейтенант! Медведев оторвался от карты.
— Принимаю сигнал бедствия по международному коду… И дальше — текст… Не пойму, на каком языке… Только не по-немецки…
Медведев встал. Кульбин передал ему наушники. Медведев вслушивался, опершись о стол. Придвинул бумагу. Стал быстро записывать.
— Радируют по-английски, открытым текстом. Видишь ты, английский летчик приземлился в сопках. Вышло горючее, сбился с пути в тумане. Просит помощи.
Он передал наушники Кульбину, порывисто встал. Из наушников шел сперва однообразный настойчивый писк — сигнал бедствия, потом шелестящие,
— Только места своего точно не дает… Сел на берегу фиорда… А где?
— Где-то поблизости, товарищ командир. Кульбин вслушивался снова, что-то записывал, опять вслушивался с величайшим вниманием.
— Старшина, — сказал Медведев, — нужно союзнику помочь… Если немцы его найдут, плохо ему будет.
Агеев пристально глядел на доски палубы, покрытые соляными пятнами и высохшей смолой.
Чего ж он тогда в эфире шумит? — хмуро сказал Агеев.
А что ему делать остается? Может быть, думает, что в русском расположении сел… Ведь он в тумане сбился…
Поблизости у нас три фиорда. Если все обойти, на это несколько дней уйдет.
Кульбин сдернул наушники. Вскочил с табурета. Необычайное возбуждение было на широком рябоватом лице:
— Товарищ командир, установил его место. Я радиопеленги взял. Он вот у этого фиорда сел, совсем от нас близко.
Нагнулся над развернутой картой, решительно указал точку.
А вы не ошиблись, радист?
Не ошибся! На что угодно спорить буду!
Придется помочь, — твердо сказал Медведев. — Лучше вас, боцман, никто этого не сделает.
А что, если пост рассекречу?
Пост рассекречивать нельзя. Действуйте смотря по обстановке. Если враги его уже захватили, тогда, ясно, ничего не поделаешь… Объясниться-то, в случае чего, с ним сможете?
Я, товарищ командир, как боцман дальнего плавания, на всех языках понемногу рубаю, — отрывисто сказал Агеев,
Глава девятая
ТРОЕ
И вправду, самолет сел в том месте, которое запеленговал Кульбин.
Он лежал на небольшой ровной площадке, окруженной хаосом остроконечных вздыбленных скал. «Ловко посадил его англичанин в тумане!» — с уважением подумал Агеев. Ошибка в несколько десятков метров — и врезался бы в эти плиты, мог разбить вдребезги машину.
Правда, и теперь самолет был поврежден: одна плоскость косо торчала вверх, другая уперлась в камень. На темно-зеленом крыле ясно виднелись три круга, один в другом: красный в белом и синем, на хвосте — три полоски тех же цветов. Опознавательные знаки британского военно-воздушного флота.
Но Агеев не подошел к самолету прямо. Подполз на животе, по острым камням. «Опять ватник порвал, зря зашивал…» — мелькнула неуместная мысль. Лег за одной из плит, наблюдая за самолетом.
На покатом крыле, в позе терпеливого ожидания, сидел человек в комбинезоне. Дул полуночник, клочьями уходил туман. Ясно виднелись высокая плотная фигура, румяное лицо в кожаной рамке шлема. Длинноствольный револьвер лежал рядом на крыле.
Вот летчик встрепенулся, подхватил револьвер. Вспрыгнул на крыло, шагнул в открытую кабину.
Стал постукивать передатчик в кабине. Летчик снова посылал сигнал бедствия. И опять он спрыгнул на камни, сел неподвижно,
Летчик вскочил, вскинул револьвер.
— Дроп юр ган! Ай эм рашн! —Эти слова боцман долго обдумывал и подбирал. Будет ли это значить; «Положите револьвер. Я русский»?
По-видимому, он подобрал нужные слова.
Поколебавшись, летчик положил револьвер на плоскость.
Боцман вышел из-за камней. Трудно передать тот ломаный, отрывистый язык — жаргон международных портов, с помощью которого боцман сообщил, что здесь территория врага, что он послан оказать англичанину помощь. Говоря, подходил все ближе, встал наконец у самого крыла самолета. Агеев закончил тем, что, несмотря на протестующее восклицание летчика, взял с крыла револьвер, засунул за свой краснофлотский ремень.
Летчик протянул к револьверу руку. Агеев радостно ухватил своими цепкими пальцами чуть влажную, горячую кисть.
— Хау ду ю ду? — произнес он фразу, которой, как убеждался не раз, начинается любой разговор английских и американских моряков.
Летчик не отвечал. Высвобождал руку, кивая на револьвер, протестуя против лишения его оружия, будто он не союзник, а враг.
Агеев пожимал плечами, примирительно помахивая рукой.
— Донт андестенд! [1] — сказал он, засовывая револьвер глубже за пояс.
И летчик перестал волноваться. Он весело захохотал, хлопнул боцмана по плечу. По-мальчишечьи заблистали выпуклые голубые глаза над розовыми щеками, маленькие усики, как медная проволока, сверкнули над пухлыми губами. Махнул рукой: дескать, берите мой револьвер. Он казался добродушным, покладистым малым, смех так и брызгал из его глаз.
1
Не понимаю! (англ.)
Но боцману было совсем не до смеха в тот критический момент. Десятки раз в пути с морского поста обдумывал он, как должен поступить, если найдет незнакомца, и не мог ни на что решиться. Больше всего не хотелось приводить постороннего на Чайкин Клюв.
Не найти самолета? Пробродить по скалам и доложить, что поиски не привели ни к чему? Эта мысль забрела было в голову, но он отбросил ее с отвращением. Во-первых, приказ есть приказ, а во-вторых, боцман был уверен: захвати фашисты англичанина — убьют, несмотря на все международные правила, а может быть, примутся пытать…
Следовательно, первая мысль исключалась.
Нельзя было и отправить летчика одного через линию фронта. Это значило опять-таки отдать человека в руки врага. Ему не миновать всех патрулей и укреплений переднего края. И, еще не найдя самолета, Агеев сознавал: не бросит он летчика на произвол судьбы.
Но летчик, видимо, совсем не был уверен в этом. Может быть, за его внешней веселостью скрывалась тревога. Он заговорил раздельно и убедительно.
— Уиф ю! Тугевер! [2] — неоднократно слышалось в этой речи.
2
С вами! Вместе! (англ.)