Бодлер
Шрифт:
В идеале, полагал Бодлер, лучше всего было бы жить попеременно то в этой квартире в Нёйи, то в доме госпожи Опик в Онфлёре, где ему всегда так плодотворно работалось. Он устраивает в Нёйи парализованную Жанну, но сам остается все-таки в гостинице «Дьепп». Поразмыслив, Бодлер решил, что там ему будет спокойнее и он сможет по-настоящему заняться подготовкой второго издания книги «Цветы зла», которую Пуле-Маласси рассчитывал пустить в продажу весной следующего года, а также двух сборников критических статей: «Эстетические диковинки» и «Литературные мнения».
Пуле-Маласси тоже погрузился в дела с недвижимостью. В Париже у него сначала был склад у католического книготорговца на улице Бюси, затем появилась контора на антресольном этаже на улице Боз-Ар; теперь, по совету Бодлера и де Банвиля, он решил арендовать
«Пуле-Маласси, чей издательский дом в Париже до сих пор находился на улице Боз-Ар, открыл магазин на углу пассажа Мирес и улицы Ришелье. Много идет разговоров о будущем убранстве этого нового книжного магазина. Художникам-реалистам предстоит разрисовать там потолок и украсить помещение фресками; называют имена Курбе, Амана, Армана Готье и других. Также, как в „Либрери нувель“, туда можно будет приходить, чтобы знакомиться с новыми изданиями и узнать последние литературные новости. „Ревю анекдотик“ не сомневается в успехе начинания и рассчитывает черпать там иногда некоторые сведения».
Бодлер неустанно следил, чтобы в заботах по обустройству книжного магазина, который должен был открыться в январе 1861 года, Пуле-Маласси не забывал о безупречном оформлении «Цветов зла». Увидев фронтиспис сборника, выполненный Феликсом Бракмоном, — древовидный скелет в окружении цветов, Бодлер счел его ужасным и отказался принять в таком виде, к величайшему неудовольствию своего издателя, который был очень дружен с художником. Бодлер полагал, что в офорте не было ничего оригинального и что он мог бы подойти для любой книги. Его аргумент сводился к следующему: «В основе любой литературы лежит грех». После долгих переговоров Бракмон сделал новый фронтиспис, выполнив портрет Бодлера в технике офорта по фотографии Надара.
Несмотря на свою придирчивость, Бодлер утратил боевой дух. Множество мрачных мыслей постоянно приходит ему в голову, делая его все более нервным и угрюмым, и он всерьез задается вопросом, не лучше ли будет, если смерть освободит его от всех тягот, от «неизбывной нищеты».
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило! Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь! Пусть небо и вода — куда черней чернила, Знай — тысячами солнц сияет наша грудь! Обманутым пловцам раскрой свои глубины! Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть, На дно твое нырнуть — Ад или Рай — едино! — В неведомого глубь — чтоб новоеобресть! [43]43
Перевод М. Цветаевой.
Но если он умрет, если решится на самоубийство, на Неведомое,кто утешит Жанну, «эту бывшую красавицу, превратившуюся в калеку», за которую он чувствует себя в ответе?
Ну да, у Жанны есть брат, брат, о существовании которого Бодлер раньше и не подозревал и который внезапно появился в начале октября, словно с неба упал! Возможно, брат сможет ухаживать за больной… Во всяком случае, с той минуты, как он объявился, у него вошло в привычку жить у своей сестры в квартире на улице Луи Филиппа в Нёйи.
Именно там Бодлер в конце концов и обосновался 15 декабря 1860 года, через несколько дней после очередного возвращения из Онфлёра.
ОБНАЖЕННОЕ СЕРДЦЕ
Остаться в Нёйи?
Бодлер думает об этом после того, как вернулся к Жанне. Но что его беспокоит и даже раздражает, а в конце концов и просто выводит из себя, так это постоянное присутствие брата. Целыми днями, с восьми утра до одиннадцати часов вечера, этот тип сидит в комнате сестры, мешая таким образом Бодлеру беседовать со своей старой
И нет никакой возможности избавиться от брата. Нельзя рассчитывать и на финансовую поддержку с его стороны. Этот мерзавец имел наглость заявить, что уже целый год живет у сестры и будто бы одолжил ей деньги!
После двадцати пяти дней столь мучительного сосуществования возмущенный Бодлер, потеряв всякое терпение, покинул улицу Луи Филиппа и в октябре 1861 года снова поселился в гостинице «Дьепп».
Через несколько дней его утешил выход второго издания «Цветов зла» тиражом в полторы тысячи экземпляров. В этой книге были собраны сто двадцать девять стихов. За исключением тех шести знаменитых стихотворений, изъятых по решению суда 20 августа 1857 года, в нее вошло около тридцати новых стихов, публиковавшихся ранее в журналах — либо в «Артисте», либо в «Ревю контанпорен». И эти новые стихи так или иначе являли собой скандальную исповедь, в которой поэт признавал все большую свою зависимость от наркотика, все большую одержимость смертью, сознавая, что находится во власти «жадного бреда».
Распутник! В этих тучах рваных Есть сходство с жребием твоим. В каких же ты смертельных ранах, Каким отчаяньем томим? — О днях неведомых и странных Мой жадный бред не насытим, — Я не Овидий в чуждых странах, Я не оплакиваю Рим. Но в рваных тучах, в их тревоге Я поневоле узнаю И гордость, и печаль свою, — Пускай, как траурные дроги, Они влекутся в тот же ад, В котором я погибнуть рад. [44]44
Перевод П. Антокольского.
С другой стороны, во втором издании «Цветов зла» обращает на себя внимание раздел, не существовавший в 1857 году и озаглавленный «Парижские картины». Разумеется, такое название было выбрано не случайно: Бодлер — парижанин, и в колдовских чарах родного города, в кипении бурлящего «города снов», где он родился и пытался жить, поэт черпал вдохновение, и его осеняли самые яркие озарения. Среди этих стен, в этом чреве, на этих тротуарах он находил свои искрометные метафоры, вроде такой — «бреду, свободу дав причудливым мечтам, и рифмы стройные срываю здесь и там» [45] .
45
Перевод Эллиса.
И конечно, Париж лежит в основе «Стихов ноктюрнов», которые Бодлер называл «попыткой лирической поэзии в прозе» и которые впоследствии он собрал в отдельный том, своего рода соответствие «Парижским картинам», или, скорее, продолжение в другой манере и другой литературной тональности. Эту мысль он вынашивает вместе с намерением написать аналитическую работу о дендизме в литературе, представленном, по его мнению, Шатобрианом, де Местром, причудливым маркизом де Кюстином, автором книги «Россия в 1839 году», и Барбе д'Оревильи. Но представленном также и Полем Гашоном де Моленом, романистом его возраста, чью новеллу «Страдания одного гусара» из сборника, изданного Мишелем Леви в 1853 году, он подумывал переделать для театра (большая драма в пяти актах). И это еще не все: Бодлер мечтает о нескольких романах и большой книге, куда он выплеснетвсе свои страсти и весь свой гнев, использовав многочисленные записи, которые он делал. Он назовет ее «Мое обнаженное сердце». По сравнению с ними, писал он матери, «Исповедь» Жана Жака Руссо будет выглядеть бледно.