Боец невидимого фронта
Шрифт:
И обрушивал кулак на стол так, что столешня трещала и лампа подпрыгивала на полметра к потолку.
— Я не этот, я тебе сопли подтирать не стану. Тоже мне, понимаешь тут… дерьмо собачье…
— Но я ничего!..
— Издеваешься, гад! Да?..
И вдруг, наотмашь, хлестал ладонью по щеке, по губам.
— Все, перестали чикаться, будем говорить!
Будем говорить, будем? Или?.. И аж кипятком брызгал. Потому что был краном «гор».
А краном «хол» — периодически возвращавшийся, прежний приторно-вежливый следователь. Который жалел
Отчего подозреваемого должно было бросать то в жар, то в холод. Как в контрастном душе.
— Да… нехорошо… не по уставу. В нарушение всех процессуальных норм. Но… Но вы сами виноваты. Вы кого угодно из себя выведете.
И, главное, зачем? Кто сможет оценить ваше молчание? Я? Он? — кивнул на дверь.
Молчание.
— А хотите, я скажу, зачем вы перемазали все и вся пластилином? Хотите? Без протокола. Так, чтобы между нами?
Следователь наклонился, быстро зашептал на ухо.
— Потому что ты и те, кто тебя туда послал, копаете под, — ткнул вверх пальцем. — Потому что он чем-то вас не устраивает.
И совсем тихо добавил:
— Наш генерал не устраивает. Вы думали его таким образом сковырнуть с места. Как не справившегося со служебными обязанностями. Потому что прошляпившего режимный объект! Так?
— Да я даже не знаю, кто…
Следователь прижал палец к губам.
— Это я для того сказал, чтобы ты понял, что из этого подвала не выйдешь. Никогда не выйдешь. Пока не скажешь все, что знаешь, — не выйдешь. Потому как это не следствие, это разборка. Местная разборка. Нашего генерала с… другой «крышей», которую ты знаешь, но не хочешь назвать. А в разборках чего не бывает. Такое бывает, что мясо со спины лоскутами спускают! Это я не пугаю. Это я предупреждаю. По-дружески…
Ах вот в чем дело… «Крыша»… Тогда действительно… Тогда готовься… Тогда мало не покажется…
— Ну что, будешь говорить?
— Но мне нечего…
— Как хочешь.
«Хол» уходил. И приходил «гор». И откручивал вентиль до упора.
— Все, мне надоело!
Кто тебя туда послал? С пластилином?..
И бил кулачищем наотмашь по лицу. Так что в глазах темнело.
— Очухался? Вспомнил?..
Не вспомнил?
И новый удар, под дых.
Однако… умеет… Умеет…
Потом его уже ни о чем не спрашивали — просто били. По лицу мокрыми полотенцами. Резиновыми дубинками поперек спины и по пяткам…
Он орал и молил о пощаде. Потому что должен был орать и молить.
— Не надо, прошу вас, очень прошу…
— Тогда скажи — кто? Кто послал тебя?
— Я не понимаю! Честное слово, не понимаю!..
И его снова били. И даже нельзя сказать, что очень сильно, потому что с умом, чтобы раньше времени не покалечить, не отбить чувствительность.
Но рано или поздно…
И, значит, пора что-то делать. Что-то для своего спасения. Или… для своей смерти.
Если по законам Конторы — то смерти. Потому что только смерть гарантирует сохранение Тайны.
Нужно — умирать.
Хотя хочется
Впрочем, можно выбрать компромисс, можно умереть, спасаясь.
Все равно умереть, но чуть легче умереть, позволив себе месть. И немного надежды.
Пусть будет, как хочет Контора. Но так, как этого хочет он!
Впервые он ждал допрос без напряжения, ждал с нетерпением!
— Хорошо, я все расскажу. Я сдаюсь. Дайте мне ручку и бумагу.
Ручка была не лучшим оружием, но была хоть каким-то оружием.
Но ему не повезло, ему дали очень хорошую ручку, но короткую ручку. И тупую ручку.
Ну ничего, за неимением гербовой…
Он стал писать. Он писал долго, чтобы усыпить бдительность следователя и чтобы почувствовать в руке свое оружие.
Ударить ручкой в горло, опрокинуть, позвонить в дверь, оглушить, а лучше убить охранника или двух охранников, если их там два, пробежать по коридору семьдесят два шага, там лестница, подняться по ней и… И все. Что было там, за лестницей, выход на улицу или на точно такой же тюремный, с дверями камер этаж, он не знал. Впрочем, это было не важно.
Важно, что он получит оружие. Пусть хоть даже связку ключей. Он получит оружие, и тогда им не взять его живым.
Ударить ручкой в горло… Опрокинуть…
Но ему не пришлось бить ручкой в горло. Ему повезло. Как видно, есть бог на небе!
— У меня кончилась бумага.
Следователь позвонил в звонок. Дверь открылась.
— Бумагу…
Сейчас он вернется. Вернется с бумагой. И, может быть даже, перешагнет за порог. Пусть он перешагнет! Пусть случится так, а не иначе!
Он перешагнул через порог! Он подошел к самому столу.
— Вот бумага.
Это был шанс. Его шанс!
Снизу, без замаха, он ударил охранника в кадык ручкой. Ударил — чтобы убить! Но у охранника оказалась отменная реакция, и к тому же он стоял сверху, а ручка была очень короткой. Слишком короткой! Он успел отшатнуться, отскочить, ручка лишь содрала кожу с его горла.
Он успел отскочить, но не успел защититься. Ему в грудь впечатался ботинок. Второй удар, направленный в голову следователя, не получился — ботинок соскочил с ноги и улетел в угол камеры. Потому что был без шнурков! Потому что шнурки, ремни, все, и даже пуговицы, у него изъяли. Но он все равно достал его, достал, уже голой ногой ударив в плечо. Следователь отлетел к стене.
«Надо их добить! Добить!» — мелькнула мысль.
Но нет, нельзя! Нет времени!
Он прыгнул к двери, выскочил, захлопнул ее, задвинул засов. Все, эти нейтрализованы, этих в тылу нет!
Коридор был пуст! Ему снова повезло. Как в сказке повезло!
Семьдесят два шага он одолел в двадцать прыжков.
Лестница.
Ступенька, вторая…
Кто-то идет навстречу! Он смирил бег, пошел не спеша, пошел так, как должен был идти свой, как должен был идти надзиратель.
Пропустить мимо себя и ударить сзади. Ударить в висок…