Боем живет истребитель
Шрифт:
– Такое доверие - большая честь. Но справлюсь ли я?
– Мне говорили, и я вам повторяю: не святые горшки обжигают. Идите готовьтесь, завтра - на новый аэродром, будете взаимодействовать с истребительным полком, которым командует Онуфриенко.
– Онуфриенко?!
– невольно вырвалось у меня, но, тут же смекнув, что мой восторг может уколоть Мелентьева, я сбавил тон до обычного: - Мне еще ни разу не приходилось организовывать взаимодействие, как бы не наломать дров...
– Не наломаешь. Онуфриенко опытный командир, поможет...
Покинув штаб, я не
Правда, я еще не знал, что Григорий Денисович был отцом для всего полка. И в воздухе, и на земле его иначе и не называли, как "отец Онуфрий".
Прощай, Нижняя Дуванка, и да здравствует майор Онуфриенко!
Прощай, Нижняя Дуваяка, ставшая заветным рубежом в моей жизни...
Эскадрилья приземлилась на полевом аэродроме между Купянском и Чугуевом. Прикрываем наши войска, штурмующие Харьков. Шевырин, Мартынов, Овчинников, Купцов и другие летчики эскадрильи буквально не покидали кабин истребителей. Возвращались на дозаправку горючим, пополнение боеприпасами и снова - взлет.
Мне тут впервые довелось столкнуться со всем многообразием командирских забот. Их круг оказался гораздо шире, чем можно было предполагать: от устройства ночлега до организации воздушного боя. Парторг эскадрильи временно отсутствовал. На мои плечи легла вся партийно-политическая работа.
Впервые я попробовал командирского хлеба и понял, что он далеко не сладок. Особенно на войне, где любая твоя ошибка, оплошность оборачивается жертвами. А у меня к тому времени уже складывалось твердое убеждение: жертв не должно быть, их надо избегать, упреждать. Ну как объяснить гибель Льва Шиманчика, на разбеге столкнувшегося с другим самолетом? Не сработали тормоза? Но ведь они-то отказали по чьей-то вине. Значит, будь этот кто-то более внимателен-ничего подобного не произошло бы...
В авиации, как нигде, многое зависит от добропорядочности, добросовестности людей. Следовательно, чтобы умножались успехи, изживались неприятности - надо работать с людьми. Всегда и везде, постоянно и непрерывно.
На полевом аэродроме не было никаких удобств. Пришлось создавать их. Мы старались, чтобы каждый мог отдохнуть, позаниматься. Конечно, о четком распорядке дня можно было только мечтать. Но все же выкраивали время, чтобы поговорить, обменяться новостями, послушать радио, почитать газеты.
Мы наладили выпуск стенгазеты. В ней - вся наша летная жизнь: кто отличился в боях, кто "козла отмочил" при посадке, находится место и для серьезных материалов, и для юмора. Кажется, простое дело - стенгазета, а все-таки свою живую струю вносит в коллектив, формирует в нем определенное настроение.
...Наша грунтовая полоса напоминала конвейер. Никогда здешние места не оглашались таким непрерывным ревом моторов. Одни машины взлетали, другие садились, а курс всех полетов был один - небо Харькова.
Там - сплошные пожарища, черные столбы дыма. Как и под Курском, мы иногда не видим, что творится на земле. Все внимание - небу, врага стараемся замечать первыми
Атакуя стервятников, я все время думал: где же Онуфриенко, почему мы с ним не взаимодействуем?
И вот как-то, когда наша группа собралась уходить, увидели вдали восьмерку Ла-5. Кто такие? Подходят ближе. Вдруг слышу в шлемофоне:
– Молодцы твои, Скоморох, небо чистым держат! Я узнал голос майора Онуфриенко, очень обрадовался.
– Ждите, сейчас вернемся, вместе поработаем...
– В другой раз, Скоморох, - ответил Онуфриенко, и его восьмерка промчалась дружной стайкой.
Лишь потом мы узнали, что они наносили удар по вражеским аэродромам под Харьковом. Тогда было уничтожено на земле около 20 самолетов. Вот что означало наше взаимодействие: пока мы держали небо чистым, Онуфриеико "чистил" неприятельские аэродромы. Я жалел, что нам не пришлось сражаться в воздухе вместе, крылом к крылу.
В ночь на 23 августа наш рабочий Харьков был освобожден. Вечером того же дня Москва салютовала в честь новой победы. Эскадрилья получила приказ перебраться на полевой аэродром в Кременную, где теперь разместился весь полк. Я решил, что на этом взаимодействие, встречи с Онуфриенко закончились. Но, к счастью, ошибся.
В Кременной увидел всех младших командиров, с которыми летал над Адлером, в погонах младших лейтенантов. Поздравил их, они - меня. Почему же тогда командир полка, выслушав мой доклад, ничего не сказал по этому поводу? Нет, здесь что-то не так. Некоторые говорили, что моей фамилии в приказе почему-то не оказалось. Однако идти выяснять неудобно. Продолжал ходить в погонах старшего сержанта.
И тут к нам прилетел командарм. Здороваясь с летчиками, заметил у меня на плечах сержантские погоны.
– Почему не сменил?
– Не могут офицерских раздобыть, - бухнул я, чтобы не подводить свое начальство.
– Чепуха какая-то... Майор Мелентьев, позаботьтесь о погонах для младшего лейтенанта Скоморохова, ему некогда это сделать...
Не знаю, как уж там штаб выкручивался, но к концу второго дня приказ был издан, я стал младшим лейтенантом.
Как и первый орден, первое офицерское звание подняло, возвысило меня в собственных глазах, придало больше уверенности и самостоятельности. "Летчик-истребитель сержант..." звучало не очень-то весомо и авторитетно. По положению - офицер, по званию - сержант, а кто на самом деле? Мы - командиры экипажей, а у многих подчиненные техники - офицеры. Тут явное несоответствие законам воинской службы.
Но, как говорится, все хорошо, что хорошо кончается. Мы стали офицерами, а это ко многому обязывало. И прежде всего - к новым победам в боях.
А они разгорелись здесь жаркие, похожие на кубанские, курские. Начиналась эпопея освобождения Донбасса, угольного края, которым мечтали владеть германские монополии. Просто так уступать его гитлеровцы не собирались. Это мы почувствовали в первых же схватках: фашисты дрались упрямо, зло. Они стали часто прибегать к массированным налетам. При отражении одного из них нежданно-негаданно произошла наша встреча с Онуфриенко.