Боевая единица
Шрифт:
Грузовик выполнил поворот, пронесся напрямик через жилой квартал, оставив на асфальте кровавую лужу от зазевавшейся кошки, вынесся на следующую улицу. Рог тут же заорал:
– Впереди пробка, нам не проехать!
– Не останавливаться, – приказал Тринадцатый.
Рог закрыл глаза, чтобы не видеть приближение финала. До пересечения с проспектом оставалось не более сотни метров. Машины на нем стояли в несколько рядов – пробка была глухая, они даже не двигались. КамАЗ крепок, но он не танк – столкновение будет ужасным. Однако Фауст глаза закрывать не стал – он верил в силу повелителя
Тройка рухимов ударила одновременно. Грузовик на миг подернулся сизым ореолом, и тут же от него рванула вперед стена огня. Свита была великолепна, выращена на славу, куда там жалким обитателям монастырской Клетки с их рудиментарными способностями. Удар, вспышка, скрежещущий грохот – исполинская метла разметала машины в стороны. Рог на миг приоткрыл левый глаз, посмотрел, как новенький «лексус» взмыл выше троллейбусных проводов, снова закрыл – не стоит рассматривать подобные зрелища, это вредно для психики. Фауст, напротив, проезжая через дымящуюся полосу, испустил победный вопль:
– Так их! Ну что, Рог, сиденье не сильно запачкал?!
– Когда-нибудь я тебя точно убью, – мрачно пообещал напарник.
– Эх, Рог, да расслабься! Какой русский не любит быстрой езды! Сейчас мы их догоним. Кто бы там ни был.
Не догнали.
Через пару минут Тринадцатый приказал замедлиться – свита потеряла направление. Они колесили по окрестностям не меньше часа, но так ничего и не засекли. Единственное, что можно было утверждать с точностью – объект двигался с приличной скоростью и попросту оторвался в условиях городских улиц.
Чапай плюнул на палец, после чего на миг прикоснулся к жалу паяльника. Отдернув руку, потряс ею в воздухе, удовлетворенно констатировал:
– А ничего паяльник, работает прямо как зверь. Китайский, но нам-то какая разница? Или предпочитаешь отечественные товары? Что молчишь?
Робинсон не мог бы ответить при всем желании. Его тело было надежно привязано к роликовому стулу, а рот заклеен полоской скотча. Максимум, что он мог сделать: выпучить глаза или глухо замычать.
Бровкин тем временем продолжил тему:
– Игнорирование собеседника является признаком неуважения. Выходит, ты меня не уважаешь.
Куратор затряс головой, замычал, выпучивая глаза, всем своим видом пытаясь доказать, что Чапай для него самый уважаемый человек современности.
Тщетно.
– Ну раз такие дела, то и церемониться с тобой я не буду.
Рыцарь перестал возиться с инструментами, выдернул паяльник из розетки, выпрямился, неторопливо стянул рясу, оставшись в костюме, некогда реквизированном у Ягоды. Разглядев одеяние Чапая, Робинсон замычал еще сильнее. Бровкин, оценив его потуги, произнес короткую речь:
– Итак, господин куратор, надеюсь, ты осознал, что сложившаяся ситуация серьезно угрожает твоему драгоценному здоровью. Не буду тебя разубеждать, ибо так оно и есть. Так вот, сейчас мы с тобой побеседуем, причем правила этой беседы устанавливаю я. Они просты: говорю только я, ты лишь отзываешься без малейших попыток перебить или сказать что-то вне очереди; на вопросы отвечаешь
Робинсон энергично встряхнул головой.
– Вот и хорошо, мне очень приятно встретить столь понятливого собеседника. И последнее, что тебе стоит осознать. Не факт, что выполнение всех моих правил действительно поможет сохранить тебе здоровье. Видишь ли, тут наши с тобой интересы несколько расходятся, так что не буду тебя напрасно обнадеживать и приму за должное, если ты начнешь играть в молчанку. Но учти, в таком случае я, в свою очередь, начну играть в «будни гестапо», твое здоровье при этом не только испортится, а испортится крайне болезненными способами. Понял ты или нет, мне безразлично, воспринимай это как рутинный инструктаж по технике безопасности. Итак, приступаем к беседе.
Чапай безжалостно потащил полоску скотча в сторону, не обращая внимания на слезы, выступившие на глазах жертвы. Едва рот освободился, Робинсон, сильно искажая речь, взмолился:
– Господин Бровкин, я…
Чапай немедленно вернул скотч на место и горестно вздохнул:
– Робинсон, Робинсон!.. Я-то думал, что ты запомнишь мои несложные правила с первого раза. Жаль. Но не грусти, это не смертельно. Если что-то не получается на сознательном уровне, то можно попробовать сделать требуемое условным рефлексом.
Рыцарь подошел к журнальному столику и начал вдумчиво перебирать зловещие предметы. При этом он не терял нить беседы, если этот монолог можно было назвать беседой:
– Слышал про собачек Павлова? Хотя, откуда вам, саксам, знать про такие вещи, вы ведь до сих пор уверены, что радио изобрел Маркони, а про Попова и не вспоминаете. Типично жидовские у всех вас замашки. Робинсон, ведь ты жид? А? Можешь не отвечать, мне, в сущности, все равно. Не бойся, я не антисемит и не националист какой-нибудь, я все нации ненавижу одинаково. Будь ты негр или китаец, без разницы; хотя нет, негр это что-то новое, не доводилось мне с ними работать… Стоп! Вру! Было дело, но давно, лет двадцать назад. Эх, молодость, молодость… Робинсон, ну почему ты не негр? А? Ладно, не тряси головой, это я тебе как-нибудь прощу. Что мычишь? Хочешь что-то сказать? Извини, мне некогда, да и правила нельзя нарушать, один раз ты это уже сделал. Кстати, о нарушениях, а не пора ли нам взяться за дрессировку одной непослушной собачки по имени Робинсон?
Чапай прекратил возиться с инструментами, сделал погромче звук телевизора, после чего направился к стулу с жертвой, держа в руках топорик для рубки мяса и разделочную доску. Робинсон замычал, явно пытаясь показать, что осознал свою ошибку и больше такого не повторится. Но рыцарь не обратил на его красноречивый взгляд ни малейшего внимания. Он освободил куратору правую руку, легко справившись с ее сопротивлением, вытянул вдоль стола и, накинув на запястье кусок бечевки, надежно закрепил.
Полюбовавшись на результат работы, Чапай постелил на стол газетку, просунул под ладонь разделочную доску, скупо прокомментировал алгоритм зловещих действий: