Боевая вылазка в СССР. Записки организатора взрыва Ленинградского Центрального Партклуба (Июнь 1927 года)
Шрифт:
— Куда это вы, товарищи? — любопытствует торговка, баба довольно гнусного и подозрительного вида.
— Туда… — неопределенно машет Димка рукой на отдаленную деревню.
— А-а-а-а… в Горки, а что там?..
Но Димка не слушает и нагоняет нас. Он по-детски рад кислым, червивым яблокам.
— Что ты зря рискуешь?
— Ни черта. Пить хочется, все в горле пересохло.
Яблоки съедены, но жажда не унимается.
Четыре часа пополудни. Вот уже восемнадцать часов почти непрерывного марша — ночь и день.
Чтобы попасть на станцию Левашово, надо, судя по
Разошлись…
Местность все повышается. Внезапно открывается панорама на несколько верст вперед, и над лесом ясно виден дымок паровоза. Направление нашего пути, значит, верно — по карте тут и должна быть железная дорога. Но сил больше нет… Мы все трое — два спортсмена и я, участник кубанских походов, — дошли до предела возможности… Молоточки бьют в висках, круги черные и красные плавают перед глазами, в ногах — свинец. На Сергея жаль смотреть, он стер сапогами ноги до крови.
Дима ругает его непрерывно последними словами:
— Да сними ты плащ к чертовой матери! Да подбодрись же ты, на самом деле!.. Нас всех подводишь!
Сергей даже не отругивается… Но и у Димки настроение падает, а это уже совсем плохо. Во всей нашей операции на него делается серьезная ставка.
Делать нечего, надо зайти в какую-нибудь избу напиться и поесть. Риск большой, но другого выхода я не нахожу.
Осматриваюсь. Из группы изб намечаю отдельно стоящую небольшую избенку в два окна. Отдельно стоящую — на случай столкновения, небольшую — считаясь с вероятностью немногочисленных обитателей.
Входим во двор. Стучимся. На цепи мечется, заливаясь хриплым лаем, лохматый пес.
На стук вышла женщина лет тридцати с печальным угрюмым лицом и спросила с финским
акцентом:
— Вам чего надо?
— Можно у вас купить молока и хлеба?
— Можно, входите…
В сенях, прямо на полу, на грязных тряпках лежит пьяный до бесчувствия малый лет сорока; очевидно, муж хозяйки. В маленькой комнатушке с тусклыми оконцами пьем холодное, густое молоко литр за литром, так что хозяйка еле успевает подносить из погреба. Ломоть тяжелого, сырого черного хлеба застревает в горле. Хочется только пить от страшной жажды, усталости и нервных переживаний. У палатей жмется кучка желтых, худых, оборванных ребятишек. Стучат дешевые часы с цветочками на циферблате. Жужжат мухи. Душен спертый специфический воздух бедной избы…
На наше счастье, хозяин сильно пьян, а хозяйка-финка, очевидно, весьма далека от политики. Мы отдыхаем с полчаса, щедро платим советским серебром и бодро шагаем дальше по тракту. Солнце склоняется
На завалинке у школы сидит группа людей в гимнастерках, полуфренчах. Над крыльцом — радиоантенна. Скверный признак… Один из сидящих поднимается и долго смотрит нам вслед, прикрывая рукой глаза, и даже как будто показывает на нас рукой.
— Не оборачивайтесь, — говорю я моим спутникам. — Идем как ни в чем не бывало…
Деревни тянутся вдоль тракта, сменяя одна другую. По самому тракту идут работы — насыпается щебень и утрамбовывается трактором. Это ведь близкая к границе дорога, и ей, как видно, большевики придают военное значение. Ремонт дороги нам на руку — мало ли строителей, десятников и инженеров с портфелями ходят и ездят по работам…
Встречаются группы молодых парней-комсомольцев, идущих с вечеринки или собрания. Большая часть — пьяны. Вихрастые завитки на лбу, кепки на затылке, толстовки «фантези» на распашку, ноги путаются в широчайших клешах — видно, мода соблюдается «четко». Типы — смесь «революционного» матроса с мелкой «шпаной». Лица мрачно-угрюмые, с наглым, насмешливым взглядом исподлобья. Встречи не из приятных, но, очевидно, видя портфели, нас принимают за партийных, ограничиваясь легким затрагиванием, хихиканием вслед, подыгрыванием на гармошке. Может, и богатырская фигура Димы внушает известное почтение…
8 часов… 9 часов… Железная дорога уже близка. Четко слышны свистки из-за леса. Но приятели мои окончательно выдохлись и идти дальше не могут. Сворачиваем наудачу в лес, подходящий к самой дороге. Шагах в трехстах от тракта выбираю в густой заросли мелких елок, посреди болота, большую кочку торфяного мха. Мы закрыты тут со всех сторон. Недалеко от нашего «лагеря» находим и ручеек ключевой воды. Моемся, пьем воду, прикрываем сырой мох еловыми ветками и ложимся под прорезиненные плащи, прижавшись друг к другу.
Дорожный шум близок. Пыхтит автомобиль, минут через десять в обратную сторону, потом опять.
— Не нас ли ищут? — говорит Сергей.
Надо сказать, что приятели мои сильно приуныли в этот вечер, вряд ли они верили в то, что я их выведу к «Ленинграду»…
— Ничего у нас, кажется, не выйдет. Одна ерунда получается…
У меня тоже скребут на сердце кошки, но положение старшего обязывает.
— Ну, выйдет или не выйдет — об этом поговорим завтра, — утро вечера мудренее!
Решаем спать по очереди, но засыпаем враз все трое как мертвые. Я смутно слышу, как бушует гроза над нами, льет дождь…
Просыпаемся только в 9 часов утра, мокрые, продрогшие, но хорошо отдохнувшие за ночь.
Болотистый лес в теплом тумане; дождя больше нет, но воздух напоен влагой. Плащи наши черные от воды и порядком помяты; на револьверах слой свежей ржавчины. Чистим наскоро оружие, моемся и, оглядевшись, осторожно выбираемся на шоссе. Плащи приходится нести на руке — вид их неподобающий. При выходе на тракт натыкаемся на коровье стадо. Мальчишка пастух с изумлением, разинув рот, глядит нам вслед. Неприятно… Шагаем быстро и молча. У меня все мысли спружинились в одну — о сегодняшнем вечере… Друзья мои тоже задумчивы.