Боевые дни(Рассказы, очерки и приключения)
Шрифт:
— А мне такой билет нельзя получить? — спросил я.
— Ишь ты, чего захотел! — засмеялся отец. — Нет, брат, тебя и с билетом бы не пустили.
— Почему?
— А потому, что собрание рабочее. Взрослое. Таким, как ты, там нечего делать.
После обеда я достал из ящика кисточки, краски, потом попросил у матери три пузырька из-под лекарств, вымыл пузырьки, налил их чистой водой и спрятал всё это в карман.
Пока я возился, отец уже ушёл.
На стене, под зеркалом, висел медный номерок. По этому номерку
Я незаметно сиял номерок и положил его в карман. Потом взял со стола тетрадь для рисования, засунул её под пояс, под рубашку, надел пальто и вышел.
На трамвае я доехал до заводского клуба. Я знал, что собрание будет в клубе.
Перед клубом толпой стояли ребята. Я достал из кармана номерок и подошёл к двери.
— Пропустите меня, — сказал я, — мне надо отцу номерок передать.
— Какой номерок?
— А мой отец дома номерок забыл, а ему прямо с собрания надо на работу идти. Я ему номерок хочу отдать. Пропустите.
— Мы никого без билета не пропускаем, — сказал контроль. — Отойди, не мешай другим.
И он отодвинул меня рукой.
Я чуть было не заплакал.
— Пропустите, пожалуйста, — сказал я. — Моя фамилия Орлов. У моего отца билет есть на собрание. Я ему только номерок передам.
— Уходи, — сказал контроль и взял меня за плечо.
Вдруг загудел автомобильный гудок, и к самому крыльцу подъехала машина.
Открылась дверца, и из машины вышел невысокий человек с портфелем.
— Киров, Киров!.. — послышались голоса. Человек подошёл к двери. Контроль всё ещё держал меня за плечо.
Я вдруг не удержался и заревел.
— В чём дело? — спросил Киров. — Из-за чего такой шум?
— Да вот приспичило мальчишке номерок отцу передать, — сказал контроль.
— Ну, ну, не плачь, — потрепал меня по мокрой щеке Киров и сказал контролю: — Надо пропустить.
Меня пропустили. Я сразу реветь перестал.
Только я вошёл в залу, как все поднялись со своих мест, закричали, захлопали в ладоши.
Сперва я даже перепугался. «Чего они, — думаю, — хлопают?»
А потом понял, что это Кирову хлопают. Он ведь следом за мной вошёл.
Стал я себе место искать, куда бы сесть. А в зале полным-полно. Не то что сидеть — стоять негде.
Где же я буду рисовать? Ведь мне надо бумагу на что-нибудь положить, надо краски развернуть, пузырьки расставить.
Тут я увидел, что перед самой сценой места для музыкантов совсем пустые.
Пустые скамейки стоят, пустые стулья. «Вот, — думаю, — где мне надо сидеть».
Осторожно стал я пробираться вдоль стены. Вдруг вижу — в третьем ряду, на самом краю, сидит мой отец и разговаривает со своим соседом.
Я испугался. Я знал, что если отец увидит меня, то прогонит отсюда.
Сразу же пригнул я голову и боком-боком пролез вперёд.
Вот
Вижу — на краю сцены стоит маленький столик. На столике разложены бумаги.
Должно быть, с этого места будет говорить речь Киров. Значит, мне его легко будет рисовать.
Одно только меня удивило. Почему, кроме меня, никто больше не захотел сюда сесть? Ведь скамеек пустых много.
Я расстегнул пояс, достал из-под рубашки тетрадь для рисования, положил её на табуретку, достал краски, кисточки, расставил пузырьки с водою.
Вдруг я услышал позади себя голос:
— Ты что тут делаешь?
Я обернулся и увидел пожарного.
— Здесь посторонним сидеть воспрещается, — сказал он.
— Я не посторонний, — ответил я. — Я художник. Я буду портрет Кирова рисовать.
— Тут и художникам нельзя сидеть, тут только пожарным можно.
Он помолчал немного и добавил:
— А кто тебя сюда пустил?
— Киров, — ответил я.
Пожарный не сказал больше ни слова. Он молча отошёл в угол и сел. Лицо у него было сердитое.
Я очинил карандаш, приколол кнопками бумагу к доске, намочил кисточки в воде.
— Слово предоставляется товарищу Кирову, — услышал я.
Опять всё загремело в зале, захлопало, и Киров подошёл к столику.
Как только он начал говорить, я схватил карандаш и стал рисовать.
Я смотрел на Кирова и старался не пропустить ни одной чёрточки в его лице. О чём он говорил? Не знаю. В то время я ничего не соображал. Я слышал его голос, слышал смех в зале, но сам ничего не понимал.
Я торопился. Мне надо было успеть нарисовать Кирова, пока он стоит здесь, у столика.
Рука моя так и летала по бумаге.
— Молодец! — услышал я чей-то шёпот.
Оборачиваюсь и вижу: мой пожарный глядит на рисунок и глаз от него не отрывает.
— Молодец! — повторил он. — Очень похоже. Очень. — И лицо у него не сердитое, а весёлое.
Тут уж я на него накинулся.
— Ты что мне мешаешь? — прошипел я. — Я из-за тебя чуть краской всё не закапал.
— Ладно, ладно, — шепчет пожарный. — Ты не сердись. Я мешать не буду.
Я только смотреть буду.
А сам то на портрет поглядит, то на Кирова.
Не знаю уж, сколько времени прошло — полчаса или час, — а всё-таки кончил я портрет. И только я положил кисточку, как Киров тоже кончил речь.
После Кирова стали говорить другие.
А я уже никого не вижу. Всё на портрет смотрю и думаю, как я завтра в школе буду хвастать.
Вдруг к нам подошёл человек в кожаной шапке. Он влез за перегородку и сказал: