Боевые маги: несмышлёныши
Шрифт:
Веретено ударило собственным ритмом, вырвалось, подпрыгнув на половину ее роста, вспыхнуло невыносимо ярким красным цветом, распустившись диковинной амазонской орхидеей. Бьярн, замерев, поднял оружие, заметив что-то впереди. Ниа обрадованно посмотрела и… замерла…
Бьярн выбрал спуск. Звонко лязгнуло, и… и все. За спиной также отказалось работать оружие его брата.
Старуха хрустко втыкала в снег ломаную кривулину посоха, выломанную из свилеватой карельской березы в темные давние времена. Черный огромный ворон, вцепившись в темный меховой плащ, смотрел кровавым единственным глазом на застывших
Снег вокруг потемнел, пропуская, одного за другим, десяток высоких, в холке по грудь Зубочистке, серых четырехногих убийц, мерцающих голодными янтарно-крапчатыми глазами. Невысокие карлики-лопари, темно-остроглазые, с детскими личиками в ритуальных шрамах, с луками, туго оплетенными берестой, с тетивой из китовьей кожи, целились стрелами-гарпунами, скалящимися зазубринами костяных наконечников. И мелькала совсем позади высокая, бывшая стройной, мужская фигура в мехах невиданных медведей с рогами на голове, укрывающей его как капюшон или шапка. Тускло светился единственным ярким пятном рубин, украшающий темную рогатину.
– Обед… – Лоухи, безумно косясь на Ниа, остановилась. Высокая, согнутая наполовину и все равно смотрящая прямо в глаза брухо, улыбалась крепкими редкими зубами. – Черное мясо и коричневая сильная кровь. Твоя шкура, грязнокожая девка, украсит стену у моего очага.
Зубочистка скрипела враз замершими пальцами по застежке кобуры на бедре.
– Я тебя помню! – хихикнула Лоухи. И сообщила, блеснув длинным нижним левым клыком. – Теперь ты моя.
Ниа, дуя на ладони-ледышки, заглянула в бездонные блеклые омуты ее глаз. И улыбнулась.
– Не сегодня.
Зубочистка охнула.
Черное, как смола и, как накрахмаленное, белое. Снег, пытавшийся было помешать, испуганно разлетелся в стороны. Волки, пряча морды в широких лапах, скулили, ползли назад, виляя хвостами. Лопари, гомоня, прятались в сугробы. А Лоухи, кривя лошадино-морщинистое лицо, поворачивалась едва ли скрывая испуг.
Лоснящийся черный цилиндр, фрак на голое эбеновое тело, белые мазки маски-черепа на лице. Дух перекрестка уступил дорогу тому, кто пугал даже само дыхание мрака колдовского финского Севера.
Барон Самеди, приподняв цилиндр, приветствуя хозяйку Похъёлы, махнул рукой, раздвигая снежную стену и, усмехнувшись шоколадными губами с зажатой и несгораемой дымящейся сигарой, пригласил маленькую испуганную и замерзшую брухо идти дальше.
Лоухи, шипя пестрой лесной гадюкой, тряхнула костяшки и старые монеты, висящие на макушке посоха. Тряхнула, недоуменно косясь на них и на черного гостя. А тот, издевательски обнажив голову и прижав цилиндр туда, где у людей бьется сердце, улыбнулся белоснежной улыбкой.
– Все проходит, – сказала Ниа, идя мимо Лоухи, – и появляется что-то новое. Всегда.
Дорога на Троллхъёланд снова вилась перед ними по топкой, но совершенно осенней долине.
Сперва под ногами хрустко зашелестел мелкий гравий. Чуть позже к нему, пристукивая и шелестя, откатываясь под ботинками,
К мрачным гранитным стенам одинокого Бьйорн-фиорда, полторы тысячи лет прячущего в себе крайнюю крепость Старых, давно покрытую бурыми и малахитовыми лишайниками, мягко баюкающими плотно подогнанные камни цитадели, все врастающей и врастающей в тяжелую и едва поддающуюся землю Севера.
Через три дня рокочущие волны студеного морского пути скует магический холод и почти на полгода дорога к Ледяному замку спрячется между лабиринта торосов, постоянно вьюжащих обманок-зимовеек и просыпающимися лишь полярной ночью древними капканами, поставленными первыми хозяевам Айсштирк. Ниа должна успеть, выйти на пирс и ударить в зеленую от патины маленькую рынду, морской колокол, зовущий почти полуторавековой постройки корабль-ледокол, призраком появляющийся из последнего тумана.
Здесь стало по-настоящему холодно и ветрено. Нагорье продувалось насквозь, сильные ветра, проходя его полностью, бросались друг в друга мелкими ветками, притащенными откуда-то сухими клубками перекати-поле и выбеленными птичьими легкими косточками. Прятавшиеся за скальными поломанными клыками более слабые их родичи ждали в засадах людишек, и, пропустив мимо, с воем врывались за воротники и неплотно застегнутые капюшоны.
Энди, шаркая литыми подошвами дешевых ботинок, несколько раз уже упал. В последний, стараясь спасти клетку с котом, разрезал руку от мизинца и до запястья по тыльной стороне. Потом сидел, тупо глядя на текущую и никак не останавливающуюся кровь. Тратить остатки запасенных зелий брухо не стала, оставив его на попечение Зубочистки. Та справилась минут за двадцать, кое-как сумев остановить красные тяжелые капли, сбивающиеся в полноценные потеки. И, плюнув на антисанитарию, штопала кривой походной иглой мелкими злыми стежками.
Бьярн и Бьерн, зло водя мясистыми носами и втягивая воздух, переругивались на рокочущем родном языке. И поминали, через слово, тех самых троллей, это понял даже Энди.
После незапланированного привала они прошли где-то с полмили.
Огромный, мохнатый от моха и старых птичьих гнезд, валун, высившийся на пригорке справа, шевельнулся. Повернул в их сторону лобастую башку с двумя желто-серыми короткими рогами, жадно втягивал обезьяньими ноздрями воздух. Ветер, как назло, рвался от группы прямо к нему.
Зубочистка, осторожно подняв свою металлическо-убойную красавицу, подняла кулак – тихо, стоять, вдруг пронесет?! А Энди…
Энди смотрел на разошедшийся наполовину шов и рубиновые капли, вновь тяжело слетающие вниз, разбиваясь на ртутные шарики, сползающие по пористому боку белого песчаника.
Ноздри тролля шевелились, шумно глотая воздух, пахнущий его, Энди, свежей кровью. Ниа, начав понимать, опустила взгляд, расширившимися зрачками проводив целую вереницу блестящих красных бусин, негромко разбившихся о камень.